Ванька сначала испугался, а потом успокоился: чем плохо быть хозяином?
Ванюшка любил своего отца, хвастался перед своими дружками тем, что отец его был красным партизаном. Иногда безбожно врал, будто отец его в одном из жарких боев чуть не зарубил атамана Семенова, а в другом бою чуть не застрелил из длинного нагана самого барона Унгерна. Поспорить, чей отец храбрее, он не боялся даже с Любкой Жигуровой — дочкой командира отряда. «У тебя отец все в штабе сидел, — журил он ее, — а мой — завсегда впереди и на лихом коне!»
Правда, спорить с Любкой ему было нелегко. Степана Жигурова в Ольховке уважали, называли с почтением Степаном Игнатьевичем. А Ванькиного отца почему-то все звали просто Епишкой. Да еще какую-то глупую шутку придумали: «Тишка, да Епишка, да Колупай с братом». При чем тут Колупай? Тем более с братом.
Но хвастаться своим отцом Ваньке Ермакову становилось все труднее. Особенно после пожара в Ольховке. Тот пожар Ванька запомнил на всю жизнь.
Огонь мигом охватил всю их избенку. Пламя поднималось все выше. Черный дым стал багровым, как раскаленное железо. Бабы таскали из Шилки воду, мужики бросились с баграми на крышу, чтобы сбросить загоревшиеся стропила. Но отец первым вскочил на чердак, выхватил топор и заорал благим матом:
— Не подходи — зарублю!
— Видно, с горя умом тронулся, — крестились бабы.
Пожар все свирепел. Рухнули красные стропила. Багровым дымом окутало весь чердак. Потом вдруг что-то зашипело, и у самой трубы вспыхнули синие огненные брызги. После этого отец с обгорелой бородой спрыгнул с крыши. Бабы кинулись лить на него воду.
На другой день Ванька Ермаков начал было хвастать перед дружками храбростью своего отца: сам погибал в огне, а людей к беде не подпустил. Кое-кто из ребят поверил, но Васька Сапрыкин ехидно хихикнул и повернул геройство отца совсем в другую сторону: дескать, Епишка не пускал людей на крышу потому, что там прятал добро, награбленное в войну на купеческих складах. И даже уверял, будто сам видел, как горели у трубы фанерные ящики со спичками.
После пожара отец поставил на берегу Шилки крестовый дом под железной крышей, с белыми ставнями и резным крыльцом. Ну как тут не похвастать Ваньке Ермакову, какой додельный у него отец? Но злые языки и тут омрачили его радость. Начались суды, пересуды: на какие шиши извечный батрак Епишка Ермаков покупает лес, да железо, да краску? Ванька вынужден был открыть тайну — рассказал дружкам, сколько золота нашел его отец в степном кургане на пашне. И даже придумал подробности, как это случилось. Копал, копал отец в кургане яму, и ровно в полночь как загудит под ним земля, как затрясется курган, и вдруг из ямы вывинтился огромный котел с золотом. Вывинтился и говорит отцу: «Не коли, Епифан, ты мою животину, не ковыряй мою старую утробину. Возьми золота сколько тебе надобно и уходи домой на доброе здоровьице». Отец не струсил, нагреб полную фуражку золота и вот поставил новый дом.
Но Ваньке никто не поверил.
В тот памятный год Степан Жигуров создавал в селе колхоз «Рассвет». Заклокотала, забурлила Ольховка, как Шилка во время весеннего паводка. С утра и до глубокой ночи проходили сходки. Сельские богатеи, почуяв недоброе, взялись мотать свое имущество, чтоб оно не досталось бедноте. Епиха Ермаков решил не упустить момента: начал скупать по сходной цене разное старье — машины, инвентарь — и, как муравей, тащил все на свой двор, чтобы осуществить давнюю мечту — разбогатеть!
Ванюшка помнит, как горели отцовские глаза, когда он привез во двор лобогрейку, купленную у своего бывшего хозяина Митрофана Кабыченко.
— Ванька! Принимай наследство! — орал он на всю улицу. — Теперь она твоя! Ты слышишь? Твоя! Довольно мироедам глумиться над нами! — Он был весь в поту, лицо горело огнем, редкая рыжая бороденка тряслась, как в лихорадке.
Потом отец привез старенькую сенокосилку, конные грабли и прошептал Ваньке на ухо, что съездит в Нерчинск и обязательно купит кое-что еще.
Хорошее настроение отцу испортил Степан Жигуров. Зашел он во двор чернее тучи, окинул взглядом имущество новоиспеченного богатея и разразился таким матом, какого Ванька в жизни не слыхивал.
— Ты что, подлец, делаешь?! — закричал он. — Позорить звание красного партизана? Эх ты, темнота сермяжная!
— А ты что, командир, испугался, что Епишка Ермаков досыта хлеба поест? Ты погляди на мои руки. — И он выбросил вперед свои избитые в работе руки со скрюченными пальцами.
— Но почему же ты морду воротишь от новой жизни? Почему в колхоз не вступаешь? Почему предаешь советскую власть, за которую мы кровь проливали? — спросил Жигуров.