И тут… Сбивший потрульного старлея грузовик ЗИЛ-130 двигался с явным превышением скорости и даже не успел затормозить. Иначе, почему бы тот вдруг старлей подлетел в воздух с легкостью тряпичной куклы? Это было последнее, что Никитин успел увидеть – автобус уже сворачивал на Садовое кольцо.
……………………………………………..
Народу на похороны пришло немного. Естественно, скамеечку для близких родственников покойного занимали Ванда с Агнессой. Обе в траурных одеждах и ажурных головных накидках-мантильях. Безутешное горе играется ими с такой потрясающей достоверностью, что даже великий Станиславский зааплодировал бы им и закричал: “Верю! Верю!”
Небольшая группа пожилых женщин – очевидно, соседки.
Двое парней и одна девушка Шуриного возраста – одноклассники или друзья детства.
Человек десять незнакомых офицеров в чинах от лейтенанта до майора. Ясное дело, отрядили из Управления.
Полковник Коротченков с подобающим случаю суровым выражением мужественного лица.
И старший лейтенант Никитин. С никаким выражением.
Стены ритуального зала с какими-то кованными металлическими “украшениями” обступили с трех сторон, как давеча патруль. Высоченный потолок как будто собирается в любой момент обрушиться на голову. Стеклянные двери радушно распахнуты – заходите, не стесняйтесь! Долетавший с набережной Яузы шум переплетается с приглушенной, донельзя тоскливой, набившей оскомину, шопеновской мелодией, льющейся из скрытых динамиков.
Шура обреченно лежит в своей домовине на возвышении, и плевать ему, кто там пришел или не пришел проститься с ним, по зову ли сердца или по разнарядке. На скромной красной подушечке в ногах прицеплены такие же скромные награды: латунные кругляшки за выслугу годов и юбилейные. Одна медалька афганская, тоже к какому-то их юбилею, в контингенте ее давали всем поголовно. Только она и напоминает, что пожалованный ею воин встретил свой последний час не в пределах Кольцевой автодороги. Орденов нет. Иногда представления на них с припиской “посмертно” проходят на удивление быстро, до похорон, но это случается крайне редко и касается почти исключительно старших офицеров, занимавших какие-нибудь значительные должности. А такие гибнут нечасто. Командир роты СПЕЦНАЗа – не та величина, ради которой стоит напрягаться сидельцам московских кабинетов. Одним больше, одним меньше – не все ли равно? Ему самому – уж точно.
Присутствующие по одному подходят к Шуре и кладут ему в гроб свои цветы.
Никитин выжидает, пока не отойдет последний из них, и тоже подходит. С минуту, молча, смотрит в еще не обезображенное смертью лицо. И шепчет:
- Я знаю, что ты ничего мне не скажешь, не откроешь своей ТАЙНЫ, не назовешь мне моего ВРЕМЕНИ. Может, оно и к лучшему, ты прав. Прощай, командир!
И кладет свою дюжину гвоздик в гроб, на грудь Шуре, разворачивается и пробирается за спины офицеров в форме, для того, чтобы, затерявшись среди них, исчезнуть во время выноса тела, до посадки в автобус. Пусть последний акт этой пьесы, чисто формальный, пройдет без меня. И уж тем более поминки. На дежурно-скучающие лица отбывающих свой номер офицеров из Главка и безграничную скорбь “осиротевших” Ванды с Агнессой он насмотрелся уже предостаточно. Шура меня поймет и простит.
Никитин незаметно выскальзывает в боковую дверь, ведущую в зал ожидания для родных и близких до начала церемонии прощания.
И выходи в двери на воздух.
На солнце.
………………………………………..
Дома теперь находились маман, тетя Вера и Рина. Все они старались окружить Никитина своими заботами и вниманием. Даже Рина, вертя куцым хвостиком, не отходила от него ни на шаг.
- Куда ты все убегаешь?
- Ма, я не отпуске, а в служебной командировке.
- Тогда почему не форме? – спросила тетя Вера.
- Теть Вер, я не в пехоте служу, а в разведке.
Тетя Вера делала умное лицо. Ответ ее удовлетворил.
………………………………………………………….
На Профсоюзной улице Никитин останавливал такси, только не как его обычно ловят, посредством поднятой руки с раскрытой ладонью, но, демонстрируя, известный в нашей стране каждому младенцу, жест: мизинец оттопырен, большой палец поднят вверх. Три оставшиеся загнуты. Если на обычное “голосование” таксисты почти не реагировали, то на второй сигнал отзывались мгновенно.
Машина резко тормозила, и водитель задавал всего один вопрос:
- Тебе сколько?
- Одной хватит.
Получив бутылку водки за двойную цену, Никитин отправлялся на Воробьевы горы, укутанные зеленью, находил свободную скамеечку, которых там было в избытке, и, расположившись на ней, устраивал себе “отдых после боя”. У него в сумке всегда были с собой складной пластиковый стаканчик, пара-тройка прихваченных из дому бутербродов и “Иудейская война” Иосифа Флавия.
………………………………………..
Возвратившись домой к 18.00, “уставший”, как и положено, после “выполнения служебного задания”, Никитин плотно обедал-ужинал, опрокинув “под холодное” и “под горячее” еще пару стопок “Русской”, после чего, невпопад отвечая на традиционные расспросы ма и тетушки, рассеянно выслушивал в десятый раз их рассказы о каких-то неведомых ему людях:
- Вот Василий Тимофеевич и Серафима Аристарховна – жена его, такую замечательную дочку вырастили: умница и красавица. И на фортепьяно играет. Одна беда: нынешние молодые люди почему-то совершенно не способны оценить подлинные достоинства девушки, все бегают за какими-то размалеванными вертихвостками в мини-юбках.
- Ма, ну сколько раз говорить: не собираюсь я еще жениться-плодиться. Я еще не навоевался.
- Вер, послушай… а? Он, видите ли, не собирается. А я когда собственных внуков нянчить буду?
Никитин встал и демонстративно ушел к себе в комнату.
Полистав еще “Иудейскую войну” и покрутив приемник, чтобы найти какую-нибудь спокойную музыку, отключиться до самого раннего утра.
Вошла Ма:
- Игорь, пока тебя в Москве не было, тебе несколько раз Юля звонила.
- Ма, ты же знаешь, даже в школе я не был членом её кружка поклонников, - усмехнулся Никитин.
- Все равно. Позвонил бы ей. Сходили бы куда. Что дома сидеть в отпуске.
- У меня, Ма, не отпуск – командировка. И пора уже собираться домой.
- А здесь разве у тебя не дом?
- Отсюда меня давно уже выписали.
***
Титры: Фрарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.
15 июня 1988 года
- Товарищ майор, старший лейтенант Никитин из командировки прибыл. Замечаний не имею.
- Ну, как там столица? Все нормально?Стоит Москва? - спросил Петрович.
- Как обычно, - пожал Никитин плечами, – Разрешите идти?