Белоглазов передернул затвор своего оружия и опустил предохранитель, наставил ствол Гараеву в живот… Наступила пауза. Григорий понимал: одно неосторожное движение любого из этих троих, палец коснется спускового крючка — и его плоть будет разорвана на куски мяса. Поэтому он молчал и не дергался. Командиры пристально наблюдали за Гараевым, наслаждаясь его страхом и ожидая мольбы о пощаде. Но молчание затянулось…
— Ладно, сучонок, живи, — прохрипел сержант и опустил предохранитель. Значит, был еще недостаточно пьян.
— В следующий раз убьем, — пообещал Дюков — и отпустил руку Гараева.
— Молись, чтобы не было следующего раза, — добавил Джумахмедов. Начальник караула резко ударил часового в плечо и вышел вслед за своими подельниками.
Гараев вспомнил: в один из первых дней службы в роте он стоял на втором посту гаража, который торчит у самого края широкой ложбины, поросшей густой болотной травой. А на другом, более высоком ее взъеме растянулся забор жилой зоны с рогатками электронной сигнализации. Там, у ворот контрольно-пропускного пункта, что находится примерно в трехстах метрах от гаража, утром они приняли под охрану сорок шесть человек осужденных особого режима. Там опозорился Ширинкин, которому Борис поручил построить колонну. Валерка чуть помялся, а затем покраснел и гаркнул: «Товарищи осужденные!..» Зэки хохотали, загибаясь до колен. «А как насчет волка тамбовского?» — весело и хрипло кричали они. У этих же ворот Григорий видел, как, ожидая выхода «граждан осужденных» или прихода местного начальства, стояли кучкой женщины с красными заплаканными лицами, приехавшие на свидание со своими родными.
В тот день, обходя зону по периметру, Зацепин поднялся к нему на вышку. Он сел на сразу освободившийся чурбан и некоторое время молча смотрел в зону. Тогда они еще не были знакомы.
— Молчишь? — тихо сказал он. — Трудная у тебя служба будет…
И тут Григорий сразу понял, что Зацепин — не просто «старик». Позже он поймет и то, что обыкновенная человеческая порядочность в условиях казармы становится благородством.
— Я тебя, Гараев, сразу заметил — не хочешь ни перед кем прогибаться, поэтому и горбишься над полами…
— Полы меня мать с шести лет мыть приучила.
Борис повернул к нему крупную голову, небрежно натянул пилотку на короткую светлую челку и улыбнулся. И челюсть с глубокой впадинкой посредине, и вздернутый нос, и зеленые глаза — все это понравилось сейчас Григорию.
— А знаешь, что здесь случилось год назад? — задумчиво сказал двадцатилетний начальник караула.
— Нет, конечно…
— Ты, парень, не печалься, не жалей, что попал сюда. Я, между прочим, учился на втором курсе геологического факультета в университете, когда моего брата призвали в армию — и я ушел с ним. И сейчас, поверь, не жалею, да не потому, что я в душе солдат, а потому, что я действительно стал другим человеком. Наша тюрьма и армия — на это стоит посмотреть, чтобы не прожить до смерти дураком. Вот год назад я стоял на этом же посту, а в жилой зоне начался бунт, верней в одной из камер — там, рассказывали, человек десять сидели. Они вызвали к себе дежурного контролера по надзору — был здесь такой сивый пацан, тоже из срочных — ну и попытались затащить его в камеру, но тот вырвался: только успели голенище сапога ножом распороть. Потом его комиссовали — умом пацан подвинулся от пережитого. Тогда зэки закрыли дверь и стали диктовать администрации свои требования. А по стене умудрились самодельный плакат растянуть: «Долой красную хунту!». Представляешь? Всю зону оцепили, комбат прикатил — с рацией все бегал, кричал… Правда, церемонились недолго — запустили в камеру через глазок газ, «черемухой» называется. Мне об этом потом контролеры рассказывали. Зашли туда в противогазах и вытащили их за ручки на воздух, на травку. Так вот, рассказывали, надели на них смирительные рубашки и… — Борис, глядя в сторону жилой зоны, начал говорить медленнее, рассказывать подробнее, так, словно сам видел эту сцену…
— Неужели это правда? — спросил Гараев, чувствуя, как хрипит его голос.
— Правда, крики я слышал своими ушами, стоя вот на этом посту. Ты меня понял, Гараев? Постарайся выдержать хотя бы год, а потом станет легче… Остерегайся лейтенанта Фролова. И бойся Дюкова. Ты меня понял? Я тут уже разное повидал…
Григорий молча кивнул. «Этого не может быть, этого не может быть!» — твердил он, глядя в широкую спину удаляющегося по трапу начальника караула.