Дюков замолчал.
— Как это? — спросил Белоглазов.
— Просто… Двое держат за руки у стены так, чтоб согнуться не смог, а остальные в очередь подходят и бьют под дых… Нас, омичей, было восемь человек, держались гуртом. Так он у нас там дерьмо на полу жрал — заставили…
В углу стало тихо.
— Так что на этот забор я насмотрелся с другой стороны…
— И никто не узнал? — спросил Джумахмедов.
— После этого у него пропало желание рассказывать.
Снова наступила тишина. Ничего больше в эту горячечную ночь в казарме Гараев не услышал. А утром Белоглазов, бывший дежурным по роте, не поднял Гараева и Джаб-барова за полчаса до подъема. Они вскочили по команде «Рота, подъем!» вместе со всеми, когда уборщики другого взвода уже заканчивали мытье полов. Григорий дрожащими руками намотал портянки.
— Стройся, взвод! — лениво скомандовал Джумахмедов. Пробегая мимо него, Григорий заметил, что сержант хмуро качает головой, видимо, дурея с нелегкого похмелья. Встав в строй, он увидел слева большие глаза Хакима. Пожав в ответ плечами, Гараев застегнул ремень и расправил складки под ним. И вдруг резкая боль в животе, та, что вроде все реже в последнее время беспокоила его, желудочная боль от непривычной и бедной пищи, скрутила тело. В строй встали еще не все, поэтому он незаметно решил присесть на табурет. Сжав зубы, он нервно поглаживал пилотку, лежавшую на колене, и поглядывал в сторону дверей.
Коровин не появлялся. Джумахмедов разговаривал о чем-то с Дюковым. И вот, когда взвод уже построился, в коридоре послышались шаги…
Гараев облегченно закрыл на секунду глаза, но в помещение влетел Белоглазов. Сержант взглядом отыскал Гараева.
— Почему не убрана территория взвода? — деловито спросил он.
— Нас не разбудили, — ответил Григорий, ощущая приступ тошноты.
— Что-о? — протянул сержант, останавливаясь напротив Гараева. — Вас еще и будить надо?
Белоглазов с куражистым любопытством заглядывал солдату в глаза.
— А сапоги тебе не почистить? — развеселился, закидывая по-птичьему голову, Джумахмедов.
— А ты! Ты-ы-ы! — замычал, сорвавшись на него, Григорий. — Сблевыш несчастной матери, вот кто ты!
Белоглазов резко, в упор ударил Гараева под дых — и тело того с болью переломилось пополам, в глазах поплыла белая, с черными березовыми штрихами пелена.
— Вот скотина, — сказал Джумахмедов.
И наступила тишина, долгая, бессознательная тишина.
Еще не до конца выпрямившись, Григорий сделал шаг, второй, третий — уже к выходу — и вдруг побежал, споткнулся о тазик с водой, опрокинув его, выскочил в коридор.
Он бежал, расталкивая солдат разоружавшегося после ночного караула взвода, бежал к выходу из казармы. Шарахнулся к своей тумбочке оторопевший дневальный. Солдат, который, подтягивая на крыльце штаны, щурился на восходящее солнце, как потом выяснилось, далеко не сразу сообразил, что автомат и подсумок в руках прыгавшего по ступеням были его: они лежали на перилах, и Гараев на ходу рванул их к себе. Потом он быстро свернул за казарму в сторону забора и побежал, словно падая, по взлетной полосе дощатого трапа, снова свернул и выскочил к пролому — «золотым воротам» самовольщиков, между ямой и двухэтажной стенкой он пересек полосу препятствий и прыжками кинулся к лесу, где только и оглянулся — сзади никого не было.
Гараев расстегнул слишком жестко схваченный крючок воротничка и надел подсумок на ремень. Со стороны городка послышались крики. Редкий чистый ельник быстро расступался, пропуская бегущего. И тот бежал, кукольно, не в такт, куда-то в стороны размахивая левой рукой, а правой вцепившись в ремень автомата. Слезы выпрыгивали из его глаз, как от ударов. На одном из небольших спусков сапог залетел под красный змеевидный корень сосны — и Григорий боком, неловко полетел на землю: плечом, спиной и снова плечом. Он перевернулся и затих, закинув руки под голову, как при команде «Атом!».
Текст письма в редакцию:
«Здравствуйте, уважаемая редакция!
Пишет вам молодой солдат из внутренних войск. Делаю это потому, что другого выхода у меня нет. Вернее есть, но он будет последним. Я хочу сообщить вам о том, что в нашей роте группа старослужащих солдат, сержантов и «помазков», то есть прослуживших один год, делает все что захочет, а хочет она чаще всего унижать молодых — иногда просто по зубам, чтобы увидеть страх в глазах человека. А строй всегда молчит, и не только строй…
Я понимаю, что в семье не без урода, но какой это урод! Если вы не пришлете сюда корреспондента, то может произойти все — я за себя не ручаюсь, иногда мне хочется нажать на курок.