Гараев с хорошим размахом пинал стенку вышки, но боли не чувствовал. Он доставал из карманчика подсумка спичеч — ный коробок с солью и, растирая ее пальцем по льду, подновлял «глазки» на стеклах оконных рам, через которые постоянно следил за трапом, чтобы не прозевать проверяющего или начальника караула. Стекла были белыми-белыми, сверкающими, драгоценными. И он метался под этим колпаком от стекла к стеклу: заглянет — посмотрит, заглянет — посмотрит… Между лопаток и выше, к затылку, металлическим стержнем поднималась уже привычная боль, которая появлялась от позы, когда плечи сами по себе сжимаются, — как у человека, готового вот-вот получить удар сзади. А руки надо держать в рукавах на груди, потому что рукавиц нет. Иногда Гараев начинал стучать зубами и тихо выть.
Но сегодня будет легче — он уже знал это. И вот со стороны четвертого поста, чернея в тумане, появилась бегущая фигура. Синицын сдержал слово — подменил Джаббарова на посту. Гараев отодвинул раму в сторону: Хаким бежал в одной шубе — оставил тулуп Геннадию.
— Молчи, чурка! — с юмором ответил Хаким на уставной окрик. И стремительно поднялся на вышку. «Чурками» унизительно называли в армии узбеков, таджиков и казахов.
— Холодно как! — сказал Хаким.
О, если Хаким говорит так, значит, действительно холодно. Толстый таджик днем вообще не надевал тулуп, а только укутывал им ноги. Хотя он вырос на юге, но в самых высоких горах, покрытых льдом. Хаким был возбужден, но не суетлив, с азиатским достоинством приступая к исполнению преступной акции.
— Ой-е-е-ей! — причитал Хакимушка, откручивая пробку. Григорий не видел сейчас, но знал, что одеколон этот зеленого цвета. Слышно было, как пенится он в кружке, расходясь по холодной камере поста резким запахом.
— Пей, дорогой, за свободу! — протянул кружку друг.
— Хоть бы нас не занюхали, — ответил Григорий и, давясь ароматом, выпил свою долю в два приема — Хаким сделал это в один. А Гараев, сдвинув раму, сгребал с узкого карниза снег и заталкивал его горстями в рот. Посмеиваясь над ним, Джаббаров открыл дверь и зашвырнул пустой флакон далеко в снег, за внешнее ограждение.
— Кружку тоже спрячь подальше, не дай бог прихватят…
— Я ее в снег закопаю, — ответил Хаким и достал пачку «Беломорканала». Поглядывая на периметр, Григорий коротко рассказал ему о стычке у гаража.
— Мне тоже кажется, что Уланов хороший человек, — заключил, внимательно выслушав, Хаким, — его в эту банду Джумахмедов втягивает… Они просто могут натравить его на нас, на тебя, на меня, а потом подставят…
Когда Джаббаров ушел, в воздухе еще долго держался запах его папирос.
«Что бы я без тебя делал? И с каких гор ты спустился?» — сказал вслух Гараев. Минут через десять он почувствовал в желудке легкое пламя, которое начало подниматься вверх — к груди и дальше, к голове, пошедшей в воздухе горячим винтом. Ему стало тепло и весело — он вспомнил лето, день, когда стоял на этом же посту. Тогда на плоской крыше балка, напротив вышки, появился голый по пояс зэк в начищенных до блеска сапогах, под чечеточный аккомпанемент которых он выдал замечательный сольный номер: «А поезд шел — чирик-чик-чик, а поезд шел — чирик-чик-чик, а поезд шел в Чикаго. Они везут гурты скота, телята лезут из гурта, а мы не видим ни черта мясного…» Сцена показалась Григорию дикой: в окне вышки, как на белом экране, танцует сумасшедший, раскаленный полуденным солнцем. И тут рама начала кривиться, на глазах превращаясь из параллелограмма в ромб…
Григорий поймался рукой за стенку — и устоял на ногах. Он был пьян, он сильно качался. Испугавшись, оттолкнулся рукой от стенки, шагнул к окну и резко сдвинул раму в сторону.
— Ты где пропадал две недели? — спросил он тогда Пашу, с которым познакомился, будучи в карауле, где осужденные вели ремонт одного поселкового здания.
— На иглу сел! — весело ответил Паша.
— Что? Что? — не понял Гараев.
Паша в ответ расхохотался, свесив ноги с крыши балка.
Пашу потом долго искали, в декабре, после съема — и нашли в петле между штабелями бревен.
За несколько дней до смерти он подходил к гараевскому посту ночью. «Что, старшой, замерз?» — спросил он солдата. Они немного поговорили, и на следующую ночь Григорий прихватил с собой фляжку. Он бросил ее в зону — и зэк принес ему горячий чай. А сам ничего не попросил — может, пока? Так повторилось раза три, а потом Паша пропал. Григорий слышал, оперативники говорили, что его повесили свои… Все может быть.
Гараев протрезвел только часа через три. Зато пролетели они быстро, как хорошая песня.