— Рядовой Гараев по вашему приказанию прибыл, — вскинул он руку к виску.
За тремя письменными столами, стоящими буквой «П», сидели три офицера. В центре — командир роты.
— Вот что, Гараев, тебе осталось служить полгода, — медленно произнес командир, — на вышке, как я понимаю, ты уже настоялся, отстоял свое, пора отдохнуть от караульной службы. Как ты думаешь?
— Как прикажете, — ответил он.
— Правильно, а прикажем так: с завтрашнего дня ты приступишь к обязанностям заведующего ротной столовой и повара. Там есть еще три кашевара — гражданские женщины.
— Но я не знаю, что бросать вперед — капусту или картошку.
— Завтра узнаешь, — со скупой улыбочкой ответил старший лейтенант и добавил, кивнув в сторону белобрысого прапорщика лет тридцати: — А подчиняться будешь старшине роты Цыпочкину. Понятно?
— Так точно, товарищ старший лейтенант.
Наступила пауза. Офицеры молча разглядывали солдата, то ли оценивая его кандидатуру, то ли давая ему понять всю значительность наступившего момента. И только тут Гараев обратил внимание на молодого лейтенанта, видимо, довольно высокого роста, с розовыми от здоровья щеками и белыми руками, лежащими на столе. Почему-то он понял, что центр тяжести переносится на этот стол, на удлиненное и женоподобное лицо этого офицера.
Почему понял — вспомнил потом.
— И еще одна вещь, — сказал лейтенант высоким, как его рост, голосом, — у нас к тебе будет небольшая просьба. Дело в том, что кухня привлекает к себе разного рода воинов, которые не столько любят служить, сколько попивать и погуливать. То им закуску дай, то посуду, а то и расскажут, что в карауле было. Мы, командиры, должны знать об этом… Будешь обо всем рассказывать нам, понял, Гараев?
Снова наступила долгая пауза. Три пары офицерских глаз напряженно смотрели на рядового второго взвода, который стоял перед ними, опустив глаза в пол.
— Ты меня понял, Гараев? — громче повторил вопрос лейтенант.
— Так точно, товарищ лейтенант!
Было заметно, что легкое напряжение, возникшее в кабинете во время паузы, спало.
На следующий день он узнал, что сначала бросается картошка, а потом капуста. Правда, с небольшим промежутком. Об этом ему рассказала Елена Александровна Морозова, самая старшая из поварих, лет пятидесяти. Узнал, что высокий лейтенант — замполит по фамилии Родионов.
Вечером к Гараеву зашел Ищенко — он ходил после отбоя где хотел, на подъеме не вставал, числился в отделении управления, хэбэ имел беленькое, чистенькое. Сел на табурет, откинулся спиной на подоконник. На светлой коже его небольшого лица сияли веснушки. Он закинул ногу на ногу, улыбнулся.
— На вышке, говоришь, стоял… А кажется, будто из кухни не вылазил…
— Вынудили командиры, заставили спуститься на землю, сделали начальником.
— Да, тебе уже двадцать лет, а ты только-только начинаешь карьеру! — заметил Сан Саныч и взял со стола книгу Тургенева, прочитал название, открыл — закрыл.
— У меня еще все впереди, сейчас подготовлюсь, поступлю в университет, стану директором ресторана.
— Это на каком факультете готовят таких директоров?
— На экономическом…
— А я у мамы один — она в республиканском министерстве работает, денег на университет нет.
— А зачем деньги, если есть знания?
— Ну, ты даешь, совсем темный — надо десять тысяч рублей заплатить, чтобы поступить… Ташкент, бля, город хлебный! Басмачи, карагачи…
— Ври, да знай меру…
— А ты ничего не платил за то, чтобы стать заведующим столовой?
— Ничего, — тут же ответил Гараев.
Ищенко повел подбородком туда-сюда, усмехнулся.
— А твой предшественник подарил командиру роты бухарский халат, чтобы было в чем в белую баню ходить…
Григорий молчал. Он слышал про эти дела, но не очень верил в них. Ищенко врать не было смысла.
На следующий день Гараев пришел на конюшню, нашел конюха. Им оказался достаточно молодой зэк, но с уже пепельной кожей, не очень высокого роста, хорошо, сильно, аккуратно сложенный, но пропахший режимом насквозь, как потник — лошадью.
Слава показал ему, как надо запрягать лошадь в сани. Как надевать упряжь, удила, уздечку, шлею, подпругу, вожжи, хо — мут, вставлять оглобли в дугу и затягивать их. Вскоре Гараев научился не бояться лошади.
Конюх между делом небрежно расспрашивал его о службе, о том, где служил, как там отцы-командиры и сколько осталось до дембеля. Григорий отвечал осторожно, не касаясь караульных и других специальных тайн службы, но не очень скрывал человеческие проблемы казармы. В этом он считал себя человеком вольным и никому не военнообязанным.