Пшеничников вышел в стеклянные двери проходной и увидел, что Вельяминов стоит у высокого крыльца бывшей заводской церкви — здания из багрового кирпича с высокими стрельчатыми окнами, из которых даже днем сочился неоновый свет.
— Ну что — еще поплывешь по Волге? — весело спросил Пшеничников товарища, намекая на судьбу теплохода, залетевшего тем летом не в тот пролет моста. Известная была трагедия.
— Это неизбежно, — ответил Юра, выбрасывая правую руку вперед — с горящей между пальцами сигареткой. — Даже если каждый второй теплоход будет тонуть!
— Конечно, кто будет выбирать между теплоходом и женой! На теплоходе выбор намного шире…
Они стояли в замкнутом пространстве, похожем на внутренний дворик: белая стена ограждения, проходная, бывшая церковь и высокая железнодорожная насыпь, вертикально облицованная белыми плитами. Потом вошли в низкий туннель под полотном — такой низкий, что Игорь чуть-чуть не задевал головой металлические тавровые балки. Он увидел впереди, в солнечном свете площади, идущую навстречу неукротимо, как товарный состав, фигуру Михаила Шаламова. Ну, да вы знаете, да-да, того самого…
— Я с ней развелся…
— Поздравлять или сочувствовать?
За площадью стоял дом Николая Гавриловича Славя — нова, Горного начальника Пермских пушечных заводов. Одноэтажный, с высокими окнами, обшитый красноватыми, будто мореными, досками. Михаил Шаламов был в синем пиджаке с двумя медными пуговицами на бальзаковском корпусе. Пшеничников приблизился к нему вплотную, положил голову на плечо и обнял…
— Пойдем с нами, пойдем, Миша, — похлопал он товарища по мамонтовой лопатке, — все равно у тебя нет выхода из этого туннеля… Пойдем — это не я — это судьба висит у тебя на шее.
— Нет, дорогой, это ты обнимаешь судьбу… Приходи ко мне потом, если сможешь идти.
Михаил Шаламов, корреспондент заводской газеты, спешил в цех УН PC — установки непрерывной разливки стали.
В тот же день Валерий Куропаткин — тот самый, что под прозвищем Князь был известен от Крохалевки до Мотовилихи, сорвал за удачную шабашку в поселке Полазна три тысячи рублей — и, как он потом выразился, быстро нарезал винтом домой. Две с половиной он оставил на кухне и написал губной помадой на оконном стекле: «Леля, деньги под чайником». Потом надел болотные сапоги и выкатил на улицу, поскольку решил навестить Генку Хо-рошавина, кореша своего. Но прежде чем ехать на улицу Народовольческую, надо «квакнуть» — это известно даже начинающему.
— В «Полет»! — вежливо попросил он таксиста, который сразу все понял по брезентовой куртке клиента — с фирменной нашивкой нефтяника на рукаве. Правда, в ресторане аэропорта дверюшка оказалась на клюшке, а швейцар без высшего гуманитарного образования. Но Валерий не стал общаться с ливрейно-ливерным человеком.
— В «Ермак»! — сказал он, вернувшись в салон автомобиля, стоявшего на приколе.
— Это где? — удивился шофер, поворачивая ключ зажигания. — На Иртыше, что ли, где он на берегу сидел, объятый думой?
— На Ирени, — ответил Князь и уточнил, — не на Ирине, а на Ирени — это река такая, в Кунгуре. Там всегда есть коньяк и солянка с грибами…
Таксист догадался, что выполнит план за три часа — и сегодня больше не будет включать счетчик. И, оживленный перспективой, он с достоинством нажал на акселератор. «Пугачев Кунгур взял — так неужели Князь Куропаткин вернется оттуда трезвым?» — подумал в это время клиент.
— Поехали, как говорит Саша Харитонов, — тихо произнес Валерий, — в Кунгур — через Бранденбургские ворота.
Дорога была сносной: туда и обратно всего двести километров по асфальту. Только один раз, когда слева проплыл в низине купол лобановской церкви, машину тряхнуло — и этого оказалось достаточно, чтобы таксист перестал улыбаться.
— Ты представь, какие дороги в тайге, — сказал Куропаткин с видом дубленого буровика, уставшего от работы и денег, — и тебе станет весело. Ты только представь!
— Может быть, — улыбнулся таксист, — но я все время представляю, какие автострады в Лос-Анджелесе…
Валерка рассмеялся — и не отпустил таксиста, когда они приехали в Кунгур, в город церквей, лагерей и пугачевских татар. «Я бы не стал его завоевывать», — произнес Куропаткин через час, минуя пригород в обратном направлении. Возвращаясь в областной центр, он, Куропаткин (Куропаткин — это его настоящая фамилия), вспомнил, что в столице соседней республики (правда, всего лишь автономной) — второй год любит его веснушчатая, как булочка с маком, фигуристая, как концертная гитара, Машенька Шаховская. На одном из перекрестков он попросил свернуть налево. Через полчаса князь Куропаткин остановил автомобиль, заплатил наличными и вошел в здание аэропорта.