— Овощной магазин, — тихо добавила Мацкевич.
«Похоже, моя авантюра завершилась, — подумал Куропаткин, — или нет? А? Может быть, нет? Деньги-то есть…»
Валера сидел на газоне возле здания пермского аэропорта Савино и настойчиво дышал прохладным утренним туманом. Он вспоминал залепленное земляной грязью, будто мазками небытия, кричащее лицо своего напарника, когда тот бросился вправо, удерживая мотоциклетную люльку на виражном повороте. Сотрясение мозга — это серьезно, даже в том случае, если вы пришли первыми. Куропаткин встал — и попал окурком точно в железобетонную урну. В дерьмо угодить нетрудно.
Куропаткин и плечом не повел, чтобы попасть в салон подошедшего автобуса, поскольку восторженная толпа сама внесла нефтяника туда — на чемоданах и сумках с багажными бирками. И когда он повис, схватившись обеими руками за поручни, как на турнике, чей-то острый локоть нанес ему поразительно точный удар по правой почке. Тогда Куропаткин легкомысленно разжал руки и ушел вниз — с перехваченным дыханием.
— Да он пьяный! — раздался сзади радостно констатирующий женский голос. Куропаткин медленно повернул свою трагическую голову, винтом выходя из скрюченного состояния. Первую фразу ему удалось произнести в режиме максимальной вежливости.
— Мадам, я еще в самолете говорил, что вам за бортом лучше будет.
— Вот и шел бы туда, ты — ишак долбаный!
— Лучше быть ишаком, чем сукой.
— Окурок вокзальный! — завизжала она — и тут же отстранилась, на всякий несчастный случай. А Валера обиделся — он же привык, что дамы висят на нем аккуратно, как галстуки.
— Ты, рыба ледяная, молчи, пока при памяти! — произнес он с выражением, как учили в школе. — У меня аллергия на фригидных женщин…
— Что это такое? — поднялась пассажирка — выше своего роста, как самолет вертикального взлета.
— Фригидность? Это качество некоторых женщин, которых мужья не любят. Они холодные, вроде лягушек. А вы не знали? Мне сказали, в Пермь едем, а тут такая деревня… Надо же знать, чем болеешь — как специалист утверждаю: фригидность — это просто несчастье какое-то…
— Да кто тебе это сказал? — завопила женщина с изумленной колоратурой свиньи, которую закалывают.
— Что? Что ты фригидная? Да все говорят, кто пробовал…
Тут автобус остановился, потому что шофер непроизвольно нажал на тормоз и обреченно лег на рулевое колесо. Пассажиры тоже хохотали, стоя так плотно, что согнуться было невозможно. А многим хотелось…
Валерий вышел из транспорта — у рынка и пошел далее перекрестками, выбирая азимут по зеленому сигналу ближайшего светофора. При этом он размышлял — примерно так: деньги есть, на пролетарское искусство хватит. Наши люди любят слово, музыку, живопись, искусство любят. Но в конечном счете признают только силу и наглость. И с большим трудом прощают чужие слабости. Наши люди… Боже, такое чувство, предчувствие, что у нас нет будущего.
Валерий встал со скамейки и пошел вниз по аллее Ком-проса, затолкав свои большие руки в карманы. В центре города он свернул направо. Через квартал остановился — у кинотеатра с претенциозным названием «Художественный», где синематограф, как рассказывают, был еще при царе, расстрелянном, как и брат его, мотовилихинскими рабочими.
На большой афише он прочитал два названия: «У матросов нет вопросов» и «Женщины шутят всерьез». Он улыбнулся и направился в низкий, с каменными сводами, сырой туннель, в середине которого свернул в двери просторной кассы. У окошка стояла одна женщина, точнее старуха, из тех, что в кинотеатры уже не ходят — и не только туда. Она, как он понял, тоже только что подошла…
— Тебе на какой фильм, старая? — спросила кассирша, принимая от нее рублевку. Куропаткин заметил, как подрагивает старухина рука…
— На этот мне… «Солдаты не шутят», кажется.
Старуха стояла, не опуская руку с мелочью от окошка, пока моложавая кассирша нагловато смеялась. И старуха попыталась улыбнуться, прикрывая беззубый рот ладонью, кратко и растерянно глянув на Куропаткина.
— Извини, бабушка, — осторожно продвинулся он к окошку. — Ты, морковка, а ну — умри быстро!
Женщина за стеклом, увидев большой рот с пугающей щербой в нижнем ряду небольших и ровных зубов, замолкла так, будто с нее стянули маску — одним ударом лапы. Злоба, стесненная страхом, бросила кровь в голову — и женщина побагровела до корней волос.
— Отстегни билет матери — и сдачу не забудь, — объяснил Князь Куропаткин ситуацию, — не задерживай меня.
Он вышел из туннеля на свет Божий — без билета в кино, потому что общение с представителями массового искусства не вызвало энтузиазма в груди: «Я дурак, — сказал он сам себе, — я совсем дурак, я маленький дурачок, я не умею пить, а берусь за это трудное, за это святое дело…»