— Во дурак! — удивился Пшеничников. — Встань, а то кто-нибудь увидит — не так поймет. А поймет так, как надо, — что ты просто пьяный… Не позорь друзей.
— Сволочи! — быстро пробормотал мастер, поднимаясь с колен. Юра отошел, осторожно приблизившись к одиноко стоящей старухе.
— Мать, — обратился он к ней, — я в первый раз… Как Бога отблагодарить? Не знаю…
Старуха, оживленная вопросом, повернулась к нему.
— Поставь, милый, эти свечи к иконе Всех святых, — кивнула она головой в правый угол.
Дрожащими с похмелья руками мастер зажег и поставил свечки — каждую с третьей попытки. Потом он быстро оглянулся, чтобы подсмотреть, как молится старуха — и перекрестился, прижимая руку как можно ближе к телу, скрадывая жест, имевший какое-то смутное не спортивное содержание.
Торопливо покинув территорию кладбища, друзья шеренгой, шагая не в ногу, двинулись к знаменитому пивбару на Разгуляе — раз гуляй, два гуляй, три гуляй, хоть неделю, если здоровья хватит.
Стоя у стеклянной стенки, целый час они поднимали тяжелые кружки и подносили ко рту белые кристаллы соли. Они не спешили, поскольку знали: до ночи напиться успеют. День все равно был проигран. Встретиться договорились в шесть.
Алексей вышел из пункта А и через три часа уже был в пункте Б, точнее — КГБ. И вот вам вопрос: когда он оттуда выйдет? Виктор Петрович ответа Алексею не дал.
— Подожди здесь! — указал он на стул в коридоре, где Алексей Стац провел те двадцать минут, которые напомнили педагогу очередь в стоматологический кабинет. Тем более что он уже знал — специалисты будут удалять нерв.
…Т-образный стол, Т-очнее, расставленные Т-аким образом полированные столы дали понять поклоннику западной экзотики: смотри, враг, вот они — аскетизм, неприхотливость советских разведчиков, а также используемых пыточных средств и приспособлений. Поэтому Алексей неосторожно присел — без приглашения.
— Не сюда, — резко указали ему — уже второй раз, но на другое место, на стул в центре комнаты, где некуда спрятать руки и ноги. — Садись туда!
«Кажется, речь не пойдет даже о внештатной работе — назовем ее так», — подумал Алексей, растерянно посмотрев на того, который сразу так успел покоробить его, вернее — оскорбить.
Виктор Петрович молча опустил свой зад на стул в торце буквенной перекладины, у окна, между двойными рамами которого находилась железная решетка. Вот она — незабвенная русская тройка, сначала гоголевская, потом сталинская, а сегодня святая, как рублевская икона. Самый молодой, длинноволосый и даже в джинсах, встал и взял со стола табличку так — мимоходом, так, чтоб Алексей Стац не смог не прочитать ее крупный черный шрифт на белом: «Не входить — идет допрос». И этот уровень психологического творчества гэбистов он оценил — но позднее, а пока испытал именно то, чего образованные земноводные и добивались — предчувствие возможной деморализации личности. Нет, мол, дорогой учитель, сегодня у нас будет не обычная беседа, а допрос. Молодой прошел мимо и повесил это последнее серьезное предупреждение с другой стороны двери, как будто оно предназначалось для тех, кто еще не вошел.
А Стац в это время торопливо долистывал в памяти записную книжку последних дней — где говорил не по делу? и кто так тихо стучит? И теперь понимал точно, что не будет больше душевных бесед, которыми втуне баловал подшефного Виктор Петрович с очень засекреченной фамилией. Такой вот неизвестный художник конца XX века.
— Вы, Алексей, не догадываетесь, почему получили приглашение сюда? — вслух поддержал мысли Алексея коренник, указавший Стацу его место. Ранее внешность Виктора Петровича навела Алексея, тогда еще студента, на неосторожную мысль, что самбисты с белым взглядом убийц работают только в шпионских отделах.
Коренник представился Василием Васильевичем — даже над отчеством не потрудился, простодушный. Ему Отечество дороже. И всей своей трансцендентальной мощью корпуса разогнал канцелярские иллюзии Алексея.
— Не догадываюсь, — чистосердечно соврал Стац. Да и не каяться он пришел, чтобы сразу колоться.
— А вот мы уверены, что вы более сообразительны, умны, ведь в университете, мы знаем, вы учились на отлично, — поднял свою лошадиную голову Василий Васильевич.
«Говорите, что умный, а держите за дурака», — подумал Алексей, разглядывая коренника, который был одет в костюм из синего материала в рубчик, сидевший на боевых плечах плотно, как вторая кожа. И держался главный так свободно, будто не было ему в мире равных, по крайней мере — в этом кабинете.