— Достаточно прямолинеен — это если бы ты сказал ей, что хочешь меня. — Это Рив должен был принять решение. Не я. Я не могла.
И не стану.
— После того как ты совершенно ясно сказала, что хочешь рассказать ей обо всем сама? — Рив поднял глаза к небу. — Боже, Эмили. Я облажался, если не промолчал, и облажался, если промолчал. С тобой невозможно выиграть.
Мне нечего было сказать в ответ, потому что он был прав — выиграть было нельзя. Кто-то все равно проиграет, и для меня было невыносимо, что это могла оказаться я.
Скрестив руки на груди, я заставила себя говорить, несмотря на застрявший комок в горле.
— Не смей переводить стрелки на меня.
Рив шагнул ближе и теперь практически нависал надо мной.
— Почему нет, Эмили? Потому что ты не можешь справиться со своей частью вины? Потому что ты, как обычно, предпочла бы, чтобы все шло своим чередом, вместо того, чтобы действовать. Не хочется брать на себя ответственность за последствия?
Его слова добили меня своей правдивостью.
— Это жестоко. — Моя губа задрожала от ярости. Я обвиняющим жестом ткнула пальцем ему в грудь. — Это ты так хочешь меня. Чтобы я подчинялась и слушалась. А когда делаю, как ты хочешь, обвиняешь меня в бездействии?
Рив улыбнулся.
— И именно так ты хочешь меня, не так ли?
Надо отдать ему должное — он не смог сдержать улыбку, будто подозревал, что зашел слишком далеко.
Но так ли оно на самом деле? Или просто Саллис попал в точку? Именно поэтому мужчины, подобные ему, представляли для меня опасность. Ведь я хотела, чтобы они были таковыми. И когда так и оказывалось, было больно.
Забавно, что тогда я хотела их еще больше.
— Нет, — ответила я, впервые сама принимая решение. Единственное возможное. — Я не хочу всего этого. Все кончено.
— Ничего не кончено, — сказал Рив, но я уже отвернулась.
Он бы, наверное, вновь пошел за мной, вот только к нам на одном из квадроциклов подъехал Паркер. И он явно был чем-то расстроен.
Взгляд Рива метался между мной и менеджером ранчо, будто он не мог решить, с кем из нас разбираться в первую очередь.
— Разговор не окончен, Эмили, — наконец, произнес он и повернулся к Паркеру. — Что случилось?
— Ты нужен в доме. — Паркер бросил взгляд на меня, будто сомневаясь, продолжать ли говорить в моем присутствии.
Я тут же предположила худшее.
— Что-то с Эмбер?
Саллис приподнял бровь, вторя моему вопросу.
— Не уверен. Пойдемте со мной, сами посмотрите.
Паркер обрисовал ситуацию расплывчато, но в сочетании с его выражением лица волосы на моем затылке встали дыбом. Рив тоже пришел в себя. Он трусцой подбежал к одному из квадроциклов, припаркованных рядом с загоном. Я повернулась к Паркеру, чтобы попросить его подвезти меня, но тот уже ехал по направлению к дому.
Вот черт. Мне вновь предстояла пятнадцатиминутная прогулка.
Но Саллис подъехал ко мне. Он не смотрел мне в глаза.
— Едешь?
Я забралась позади него на квадроцикл, слишком беспокоясь об Эмбер, чтобы думать о том, что разорвала наши отношения. А именно это я и имела тогда в виду. Но уже засомневалась в решении, когда обхватила его руками и плотно прижалась своим телом к его твердой спине. Я не была уверена, что когда-нибудь смогу забыть его.
Мы подъехали за Паркером к сараю, где, как я предполагала, должны были парковаться все квадроциклы. Но тот остановился, а не въехал в сарай. И только тогда я заметила у открытых дверей охрану, явно заинтересованную чем-то, что находилось внутри.
Я соскочила с транспорта, как только Рив заглушил мотор, но позволила ему идти первым. Я шла в двух шагах позади от него, пока он обходил дверь. Внезапно, Рив остановился, и мне пришлось отойти в сторону, чтобы увидеть что-нибудь из-за его спины.
Там был Джо, и он стоял на коленях на полу. Рядом с ним был еще один охранник, а между ними лежал Дженкинс. Его морда была в рвоте, а взгляд остекленевший и безжизненный, будто кукольный. Мне понадобилась секунда, чтобы осознать, что он мертв.
Однако я не была брезгливой женщиной, и не его обмякшее тело заставило меня затаить дыхание. А слово, что было написано красными буквами на его боку: МОЯ.
Было в этом что-то ужасающее, и не только мертвая собака. Подозреваю, что эта надпись произвела бы тот же эффект, если бы пес был еще жив. И мне стало любопытно, была ли смерть Дженкинса сама по себе посланием? Или на тело неподвижного животного просто проще было нанести краску?
И если его смерть была посланием...