Если б они побережье Ламанша
Не уступили так быстро врагу
И не отхлынули, строй поломавши,
Бросив оружие на бегу, —
Фронта второго была бы примерка
В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка.
В сороковом роковом это было,
Переменить ничего не дано.
Стала Атлантика братской могилой,
Баржа, как гроб, погружалась на дно.
Мертвых сиреной звала канонерка
В дюнах Дюнкерка, в дюнах Дюнкерка.
Видно, нормандских лиловых ракушек
Не соберу я на мертвом песке.
Дула уснувших без выстрела пушек,
Ребра шпангоутов и чайки в тоске.
Ржавая каска, худая манерка.
Дюны Дюнкерка, дюны Дюнкерка.
Цветы Сахары
Когда вонзится молния в песок,
Спекаются песчинки при ударе
И возникает каменный цветок
В зыбучей гофрированной Сахаре.
Я повидал зеленую зарю,
И миражи, и караван в пустыне,
И каменную розу подарю
Той, что в глаза мои не смотрит ныне.
А где же влажный бархат роз живых,
С которыми тебя встречал всегда я?
Меж твердых лепестков цветов моих
Гнездится не роса, а пыль седая.
Смеяться надо мною не спеши,
Я говорю по-честному, без позы:
В пустыне выжженной моей души
Остались только каменные розы.
Иду, иду… Вокруг песок, песок,
И молнии его кинжалят злобно.
Вдохнуть былую нежность в лепесток
Застывшей розы
Ты одна способна.
Не в рифму
«Ко мне явилась рифма — вся в слезах…»
Ко мне явилась рифма — вся в слезах.
Бедняжечка! Она едва дышала,
На ней буквально не было лица.
Шатаясь, спотыкаясь, добрела
До белого, как обморок, блокнота,
И я с тяжелым сердцем записал
Историю ее грехопаденья:
В нее влюбился молодой поэт;
Он ей прощал все то, что было раньше,
И мировую славу обещал.
Но, боже мой, как с ней он обращался!
Ломал, корежил, гнул и так и сяк. Кричал он:
Устаревший жалкий штамп
Считать, что рифма — звонкая подруга
А эти «рифм отточенные пики» —
Средневекового оружья род.
Для современной рифмы корневой
Достаточен и слог в начале слова.
Потом и этот слог — ко всем чертям!
Она повисла на опорной гласной,—
Так альпинист над пропастью висит
На перетертой о скалу веревке.
…Нечесаная, жалкая, в лохмотьях
Средь ночи рифма приплелась ко мне,
Как раз, когда над первою строкой
Я мучался…
— А я к тебе вернулась,
Прости меня. —
Я не сказал ни слова,
Но ложе ей из книг соорудил:
Товарищ Маяковский в изголовье
И сам поручик Лермонтов — в ногах.
Страдалица, забудься, отдохни,
Мы утром обо всем поговорим…
Ночь проведу над белыми стихами.
Год спокойного солнца
Этот год называется
Годом спокойного солнца.
Я не спорю с наукой,
По сердцу мне это названье,
Только в этом году
Крылья бомбардировщиков наглых
Над вьетнамской землей
Заслоняли спокойное солнце.
Только в этом году
Наша дочка, мудрец-несмышленыш,
Улыбаясь, прошла
Над разверзшейся бездной сиротства.
И бесились тайфуны —
У каждого — женское имя.
(Кто-то их окрестил
Именами своих ненавистных.)
И три месяца кряду
Ташкент колотило о землю,
Так, что с хрустом ломались
Иголки сейсмических станций.
И Флоренция
Грязью затоплена до подбородка,
И на улицах Аккры
Темнокожие люди стреляют друг в друга,
И в Уэллсе
Гора наползла на шахтерский поселок.
Я отнюдь не хотел
Заниматься обзором текущих событий,
Просто вспомнилось мне
То, что было
И что происходит
В год спокойного солнца.
Постой!
Ты сегодня не слушал последних известий.
В катастрофе погиб
Самолет с водородною бомбой.
С января по декабрь
Тесно году спокойного солнца.
Он легко переходит
Границы листков календарных.
Я не спорю с наукой.
По сердцу мне это названье,
И мучительно хочется,
Чтобы оно оправдалось.
…Далеко-далеко от земли рассиялось
спокойное солнце.