— Все в порядке! Мы подвезем генерала и доедем сами. Будь добра, дорогая, выйди на-минутку — надо уложить генерала.
Неля вышла на дорогу. Два офицера с окровавленными, кое-как перевязанными лицами при помощи господина Шмидта перенесли генерала в «Опель-адмирал». Лицо раненого было закрыто краем кашне — казалось, что они волокут в одеяле огромный и несуразный куль муки. Шеф снова уселся за руль, рядом с ним сел офицер с пистолетами.
— Простите, это мое место, — запротестовала Неля.
Бледные губы офицера покривились, красивые глаза смотрели насмешливо.
— Очень сожалею, фрейлен, но места не найдется…
— Родной! — истерически взвизгнула Неля. — Что они делают? Прикажи им! — она в отчаянии схватила господина Шмидта за рукав.
Но тот лишь наклонил голову.
— Моя милая девочка, — сказал он тихо, не глядя на Нелю, — для меня спасение немецкого генерала есть высший долг. Подожди здесь, кто-нибудь тебя доставит во Львов. Ты там разыщешь меня.
Офицер нетерпеливо посмотрел на Шмидта. Шеф заторопился. Машина рывком тронулась с места.
— Постойте! — закричала Неля, пытаясь уцепиться за ручку второй двери. — А мои вещи?!
Но машина уже скрылась вдали в вихрях снежной пыли. Рокот мотора вскоре стих, и глубокая тишина снегов окружила Нелю.
Уже вечерело, и на гребни сугробов легли причудливые тени. Неля осмотрелась вокруг: в этой бескрайней степи она была одна…
Его последнее слово
Одно непредвиденное и незначительное, казалось бы, происшествие ускорило развязку судьбы Русевича. Грозный глава гестапо Эрлингер… испугался. Казалось бы, и что особенного! Разве не метались в панике здесь, на Украине, при появлении партизан, тысячи ему подобных? Или он чувствовал себя в Киеве безмятежно? Случалось, что многим немецким военачальникам рангом не ниже его, Эрлингера, приходилось спасаться бегством в одном белье. Почему же, откровенно перетрусив, столь яростен и гневен стал гестаповский начальник?
Дело в том, что оберфюрер был до крайности самолюбив, а неприятность, постигшая его здесь, в концлагере, выглядела анекдотично. И главное — она произошла в присутствии многочисленных свидетелей, среди которых был и Радомский, эта хитрая выслуживающаяся крыса.
Эрлингер приехал в лагерь, чтобы распечь Радомского за ослабление дисциплины среди охраны. Если охрана серьезно верила, будто по лагерю блуждает какой-то мистический бессмертный матрос, — значит, она была деморализована. Как же посмел начальник лагеря допустить такое? Нужно было немедленно расстрелять сеятелей тревожных слухов, кто бы они ни были — охранники или заключенные. Кроме того, его возмущала беспечность Радомского: разве Эрлингер отдал ему футболистов, чтобы они здесь, в лагере, благополучно отсиделись? Он надеялся, что Радомский немедленно покончит хотя бы с заправилами динамовцев, с теми, кто был идейным вдохновителем августовской демонстрации на стадионе.
Следует вспомнить, что еще недавно многочисленные подчиненные Эрлингера изощрялись в придумывании ему грозных и устрашающих наименований. Это занятие было в традиции рыцарей… Его называли «Грозой Партизан», «Мечом Запада», «Карающим Командором»… Все эти свои «псевдонимы» он принимал благосклонно.
И вдруг такое глупое происшествие!
А произошло следующее. Эрлингер вошел в ворота концлагеря несколько впереди своих телохранителей. Заключенные расчищали дорогу. Это была сотня, в которой находились Русевич, Кузенко и Климко. Занятые своим делом, они не заметили оберфюрера. Он шел пружинистым легким шагом, приближаясь к будке первого часового. Но едва он поровнялся с будкой, как перед ним вырос плечистый детина в рваной матросской тельняшке. Эрлингер даже не заметил, что на плечи заключенного была накинута фуфайка, — он увидел только эту полосатую тельняшку и огромную черную мину, которую матрос держал в руках.
Оберфюрер отпрыгнул к будке и прижался к ней. Страх сразу же лишил его способности логически рассуждать.
— Матрос! Скорей! У него мина! Стреляйте же! — кричал Эрлингер, пытаясь укрыться за будкой.
Заключенный, прижимая к груди сковородку, которую он нес на кухню, растерянно осматривался вокруг — он не мог понять, где этот перепуганный высокий чин увидел мину. Не менее растерянные телохранители окружили своего начальника. Это ободрило его, — выхватив парабеллум, он выпустил в грудь заключенного всю обойму. Один из охранников подбежал к убитому и подхватил сковородку. Удивленный, он перевернул ее вверх дном и постучал по дну согнутым пальцем.