«Блеснуть», «возвыситься», получить еще одну награду, еще более высокий чин — это было его неотступной манией, содержанием и смыслом его жизни. Он не имел оснований жаловаться на свою воинскую карьеру: звание штурмбаннфюрера вызывало у многих его знакомых неприкрытую зависть. Еще бы! Они ведь хорошо знали его, с позволения сказать, «генеалогию». Даже потомственные дворянчики, обнищавшие в индустриальный век, ходили в ефрейторах, а он взошел над ними, как яркая звезда.
Отец Пауля, спекулянт наркотиками и недвижимостью, вовремя сообразил, где приложить свой капиталец. Он купил в Гамбурге небольшую электростанцию, расширил ее, увеличил мощность — и стал богатеть не по дням, а по часам.
Знакомые старшего Радомского хорошо помнили, как, бывало, ночью, где-нибудь на набережной Альстера или на одном из бесчисленных гамбургских мостов, юркий человечек в шляпе-котелке осторожно предлагал прохожим свой запретный товар: кокаин, опиум, гашиш… «Коммерсанта» ловила полиция. Он умел бегать. Еще тогда в одном из дешевых притонов он сошелся с кучкой национал-социалистов, среди которых нашлись активные потребители его «товара». Только ради коммерции он вступил в их партию и стал считаться «своим». Мог ли подумать старший Радомский в те времена, что несуразный парень, покупавший у него и жадно нюхавший кокаин, станет грозой миллионов людей! Звали парня Генрих Гиммлер…
Электростанция дала Радомскому собственную виллу, с прудом и садом, с вольерами для ланей (как у богачей), со сторожами, садовником, шофером, нянькой… Сделавшись зажиточным буржуа, старший Радомский возненавидел людей из мира нищеты. У нацистов он слыл активистом, так как давал деньги на нужды их организации. Конечно, он с радостью отказался бы от этих даяний, но с такими опасными молодчиками следовало дружить; к тому же и они ненавидели революционеров.
Чего постоянно боялся старший Радомский — это дня, когда чернь придет и отберет все его накопления. Он настойчиво прививал сыну ненависть к бедным. Его усилия не оставались напрасны. Пауль презирал всех, кто был менее зажиточен, чем его отец, и трепетал при именах Тиссена, Круппа, Плейгера и им подобных.
По совету отца Пауль вступил в национал-социалистическую партию перед самым приходом Гитлера к власти. В июне 1934 года, в дни ремовского путча, он принял участие в расправе со штурмовиками. Молодой Радомский еще тогда был замечен. При малейшей надобности и без таковой он громче всех выкрикивал восхваления фюреру.
Люди, знавшие Пауля близко, отлично понимали, что у него никогда не было никаких политических убеждений. Но кто бы посмел сказать ему об этом! Младший Радомский делал свое коммерческое дело: прикрываясь шаблонными фразами, почерпнутыми из «Майн кампф», он неудержимо стремился к почету и деньгам.
В дни, когда фашистские армии захватили Польшу, Пауля охватило острое нетерпение. Он клял себя за допущенную ошибку: почему он с самого начала войны не ушел на фронт? Возможно, он уже достиг бы генеральского звания! Нет, он прикинулся больным. Он откровенно боялся и свиста пуль, и грохота бомб. А в Гамбурге он знал некоего Краузе, владельца ресторана. Сын этого Краузе — Отто прислал папаше чемодан, наполненный драгоценностями. Где-то в Кракове этот пройдоха Отто «конфисковал» целый ювелирный магазин.
Постепенно нетерпение овладевало Радомским все сильнее. Его не прельщала ни пара чужих костюмов, ни ворох награбленного белья. У него созрели и оформились более серьезные планы. В конце концов, думал он, вся эта шумная и алчная солдатня бесконечно глупа. Она шлет посылки — какие-то рубашонки, кофточки, одеяла… Очень уж похожи солдаты фюрера, посмеивался Пауль, на тех незадачливых золотоискателей, что хватают лишь случайные самородки и оставляют тонны золотого песка. Он, Пауль, будет промывать песок. Человеческий песок… Эту мысль подал ему сам Гиммлер.
Свободными вечерами в тишине особняка он снова и снова с волнением вспоминал подробности свидания с этим всемогущим в Германии человеком, один взгляд которого, кивок, движение пальца могли означать смертный приговор. Гиммлер любил поговорить о смерти, о самом ее механизме, о различных способах убивать и говорил с такой безмятежностью, будто речь шла о невинной забаве.
Радомский хорошо запомнил длинный сумрачный кабинет, готику окон и дверей, массивный, черного дерева, стол и узкоплечего человека, стоявшего у этого стола. Глаза его смотрели не мигая. Острый подбородок заметно дрожал. Вся нескладная фигура неуловимо изгибалась.
Две огромные овчарки сидели справа и слева от Гиммлера, готовые по первому знаку броситься на вошедшего. Кроме овчарок, в углах кабинета, будто затаившись, сидели два эсэсовца с парабеллумами на коленях. В течение всей беседы они не спускали с Пауля глаз. Это смущало Радомского: все-таки Гиммлер отлично знал его отца.