Николай трижды повторил название глухого переулка на Подоле, номер дома, фамилию хозяйки.
— Все сохраняй в памяти, — тихонько поучал Дремин. — У старушки на шее серенький, в кубиках, платок, на груди — крестик. Сказать ей нужно шесть слов: «Мать, привет вам от тети Дуни». Она спросит: «Ее не трясет малярия?» Ты ответишь: «Пока благополучно». Старушка очень гостеприимна, она нальет тебе горячего кипятку, конечно без сахару, даст один сухарь и, лишь когда ты закончишь подкрепляться, спросит, кого тебе. Скажи ей: «Малец послал меня к дяде Семену». Когда он выйдет к тебе и скажет: «Здоров, племянничек!» — можешь назвать себя и рассказать все подробно.
— Ну, в добрый час! — ласково сказал Дремин, отвечая на пожатие руки Николая. — Алешу я отправлю со шлангом на завод, а с тобой встречусь около почтамта. Даю два часа времени. Думаю, что этого вполне достаточно.
Русевич кивнул Алексею и зашагал знакомой дорогой в сторону Днепра.
Однако в назначенное время к почтамту он не явился.
Дремин успел прочитать на стенке газету, постоял в очереди за конвертом, купил зачем-то в киоске сапожный крем. У него было немного денег, но он не знал, что бы ему купить. Просто бродить у почтамта без дела становилось неприятно. Его не особенно беспокоило длительное отсутствие Русевича: если Николай обсуждал план побега, для этого нужно было время.
Но Русевич задержался на Подоле не потому, что пришлось вырабатывать различные варианты бегства из города. Все было обдумано и предусмотрено без него. Он задержался из-за Васьки.
Возвращаясь с Подола, он свернул на стадион и там увидел мальчика, стремительно бежавшего ему навстречу. Василий еще издали узнал Русевича и теперь от радости не помнил себя. Он схватил руку Николая и крепко прижался к ней лицом. Русевич не сразу узнал своего маленького друга; пытаясь поднять его голову и заглянуть в лицо, он ощутил на руке горячую слезу. Мальчик плакал. Он весь содрогался от рыданий и все крепче прижимался к Николаю. Наконец Русевичу удалось взглянуть ему в лицо — как он не узнал с первого взгляда эти светлые вихры волос, этот вздернутый носик, эту выгоревшую на солнце, упрямую бровь. У Николая было такое ощущение, словно в самое сердце ему плеснули кипятком.
— Васенька… Ты вернулся? А мама знает об этом?
Высвобождаясь из его рук и утирая слезы, Василий ответил тихо:
— Ее нету дома. Куда-то ушла. Я и подался на стадион. Сегодня же у вас должна быть тренировка. Только почему-то никого нет. Может, запретили?
Они поднялись по каменной лестнице в сквер, присели на скамейку.
— Тренировки сегодня не будет, — сказал Русевич, вглядываясь в исхудалое, бледное лицо мальчика. — Когда тебя выпустили, утром?
Васька еще раз шмыгнул носом, вытер ладонью глаза.
— Утречком… Высекли и выпустили, падлюки. А где дядя Кузенко?
— На заводе. Все на заводе.
Васька закусил губу, сосредоточенно сдвинул брови.
— Значит, гестапо что-то плохое задумало. Я думаю так, что вам надо бы убегать. Всей команде спрятаться надо бы…
— Почему? — удивленно спросил Русевич.
— Когда Котьку ремнем секли, он выл там, как наш Каштанка… А в это время вошел офицер важный и стал отчитывать полицая. По-русски говорил: чего вы, мол, шпингалетов схватили? Может, у вас на большее ума нет? Грудными младенцами занимаетесь, а красные агитаторы на свободе ходят — и снова будут устраивать на стадионе бунты…
Мальчик торопливо завернул рубашку и повернулся к Русевичу спиной. Николай увидел на худой костлявой спине кровавые полосы, — следы резиновой плети.
— А все-таки я не плакал… — говорил Василий, тяжело дыша. — Котька тот кричал как сумасшедший. А я показал им дулю, но, конечно, чтоб не заметили… Самое страшное было, когда они маму привели. Я голый перед следователем стоял — так мне стыдно было, а у мамы губы побелели…
— Когда же они привели маму? — изумился Русевич. — Я видел ее вчера.
— Утром она сама пришла. Допросилась…
Он снова заплакал, припав головой к спинке скамьи. Плакал он беззвучно, только резко проступавшие лопатки его то поднимались, то опускались.
Русевич положил руки на его щуплые плечи.
— Скажи мне, Васенька, ты знаешь, где твой отец?
— Маме сообщили — он погиб в Борщах. Это когда окружили Киев.
— Тогда считай теперь, что я твой отец. Ладно?
Васька быстро обернулся и растерянно посмотрел в лицо Русевичу широко открытыми глазами. Лицо его засияло улыбкой.
На завод Русевич и Дремин возвратились в полдень. У ворот сторож Евдоким поманил Русевича пальцем и, оглянувшись, сказал таинственно: