Гедике не мог не удивиться этому неожиданно мягкому решению начальника. Однако Радомский еще не закончил.
— Спорт требует крепких нервов, — продолжал он. — Я — старый спортсмен и отлично это знаю. У Русевича явно расшатаны нервы. Попробуем их укрепить. Пусть присутствует при одной из операций на правах зрителя. Ведь присутствовал же я на их футбольном матче…
Он усмехнулся.
После хорошего завтрака рыжий Пауль бывал обычно добродушен, он наградил своего адъютанта улыбкой.
— Посмотрите в нашу программу. Выберите номер, поинтересней. Да, один из сентиментальных номеров. Я хочу видеть этого мальчишку морально растоптанным и повергнутым в прах.
Гедике щелкнул каблуками:
— Разрешите исполнять?
Пауль небрежно кивнул ему и принялся рассматривать фотографии Киева, приготовленные для отправки в Гамбург.
Через два дня, при поверке, надзиратель снова вызвал ту же десятку.
— Бунтовщики! Мерзавцы! — повторил он свое излюбленное слово, но в голосе его слышалось удивление. — И как это вы решились? Шутка ли, объявить протест! Вам повезло, однако, — вы назначены на разгрузку леса. Там нужно расчистить дорогу. Берите лопаты и ломы. Отправляйтесь сейчас же…
Русевич чувствовал недоброе: ему не верилось, чтобы открытый протест десяти заключенных Радомский оставил без последствий. Но Лисовый радостно улыбнулся Николаю глазами.
— Вот видите, — тихо проговорил он, — наша взяла…
Вскоре команду вывели за ворота лагеря. Николай едва нес тяжелый лом. Измятая в распутицу гусеницами танков, позже скованная морозом, дорога была похожа на пашню. Десять человек с тоскливой жадностью смотрели на близкие, родные перелески, где каждому чудилась незримая, желанная черта, за которой — свобода.
Команду сопровождали Пятеро эсесовцев с автоматами наперевес. При каждом — злобная, рвущая ремень овчарка. Старший, в звании ефрейтора, шел впереди, направляясь к группе военных, что стояла в отдалении, на невысоком бугорке у кромки оврага.
Военных было девять человек, среди них Русевич еще издали узнал рыжего Пауля и лейтенанта Гедике. У ног Радомского лежал огромный пес; заметив приближавшуюся команду, он приподнялся на передних лапах и грозно зарычал.
Гедике отошел от группы и кивнул ефрейтору.
— Нужно подождать несколько минут.
Команда остановилась. Русевич стоял в первой паре, и Радомский узнал его. Он подозвал переводчика. Усмехнувшись, он обвел стеком горизонт.
— Вы можете наслаждаться — красивый вид…
Потом подошел ближе. Овчарка сильно натянула плетеный ремень.
— Скажите, футболист, вы имеете детей?
— Да, я имею дочь.
— Маленькая?
— Да.
— А глазки черные? Карие? Какие?
— Голубые.
— Очень хорошо!
Видимо ожидая от своего начальника очередной остроумной выходки, эсесовцы подошли ближе, а поскольку он улыбался, улыбались и они. Обернувшись к ним и вертя перед собой стеком, Радомский проговорил весело:
— У него есть маленькая девочка. Вы слышите? Ему будет интересно это посмотреть.
Он говорил по-немецки, но Николай уловил смысл его слов. Офицеры и солдаты дружно засмеялись.
В этот момент где-то близко послышался гул машины, и огромная, тупорылая, крытая черным брезентом итальянская СПА, тяжело колыхаясь, подкатила к оврагу. Из кабины выпрыгнули два солдата и, прокричав приветствие, вытянулись по стойке «смирно». Из кузова вылезли еще двое. Радомский не обратил на них внимания. Он кивнул Гедике:
— Приступайте…
Офицер стремительно повернулся на каблуках и подал команду. Все расступились, как бы образуя проход, а два высоких, широкоплечих эсесовца стали друг против друга у самой кромки обрыва. Они деловито осматривали короткие толстые, дубинки, взвешивая их на руках.
И вдруг совсем близко Николай услышал детский плач. Он оглянулся: два солдата торопливо выгружали из кузова машины детей. Дети послушно становились по двое, как, наверное, няни приучили их еще в детских садах, и первые пары постепенно продвигались вперед, чтобы колонна построилась быстрее.
Но что это были за дети! Оборванные, немытые, вихрастые, на тоненьких рахитичных ножках, с глазами, полными тоски. Их, наверное, взяли в разрушенной бомбами детской больнице или собрали, бездомных, на горьких дорогах войны. Особенно запомнилась Николаю маленькая белокурая девочка в вышитой украинской сорочке, с голубым поблекшим бантиком на груди. Большинство хмурилось или плакало, а она улыбалась, смотрела в ясное утреннее небо — и улыбалась.
Улыбался и Гедике своей обычной улыбкой. Он приказал детям: