Тратить время на пустые разговоры этот человек явно не привык, говорил он отрывисто, по делу и очень холодным тоном.
— У вас есть хоть малейшее представление о том, кто я? — вопрос был адресован Лоусону.
— Я мог бы навести о вас справки, но в своем письме пометкой про осторожность вы намекнули, что этого делать не стоит. Я и не стал.
— Это хорошо. Два года назад вы помогли брату моего друга. Священник в Оклахоме похитил четырнадцатилетнюю девочку из своего прихода. Прямо с проповеди. Он, похоже, умом тронулся, потому что решил, что эта девчонка — новое воплощение Девы Марии. Тот проповедник хотел увести девочку в Мексику, чтобы создать новую религию и представить свою заложницу как свою невесту. Брат моего друга заплатил вам, он был — и все еще является — хозяином банка того городка. Он расщедрился, скорее, ради саморекламы, чем из чувства высокой морали и гражданского долга. Хотел укрепить свои позиции. Вы помните?
— Помню, — кивнул Лоусон.
Упомянутая задача усложнялась тем, что проповедник Шайн в прошлой жизни был известен под именем Красавчика Гарри Рейвенинга, убийцы, который с помощью обреза отправил восьмерых мужчин, двух женщин, одного маленького мальчика и лошадь федерального маршала из Аризоны на тот свет. Его преступления протягивались нитью грабежей и убийств от Аризоны до Техаса. Фальшивый проповедник еще держал обрез в руках, когда Лоусон догнал его с его одурманенной опиатами заложницей на техасской границе.
Девочка была возвращена отцу целой и невредимой, в то время как проповедник Шайн — он же Гарри Рейвенинг — отправился в Ад, получив между глаз пулю 44-го калибра. Сумасшедший пес святой миссии не мог быть приведен на ручном поводке. Лоусон сильно рисковал, берясь за эту работу, потому что на своем верном коне по кличке Феникс ему предстояло перемещаться на большие дистанции под угрозой солнечного света, но два года назад в сумерках и в предрассветный час он еще мог пытаться выносить солнце. Он не без тоски понимал, что тогда ему это давалось гораздо легче, чем сейчас…
— Я получил вашу карточку обходными путями, — продолжил Кавано. — Само собой разумеется, я не проронил ни горошины информации своему другу, просто сообщил ему, что мне нужен профессионал.
Лоусон уже собирался кивнуть, сказав: и вот, я здесь, однако заранее исправился:
— Итак, мы здесь. В чем суть вашей проблемы?
— Я богатый человек, — сказал Кавано. — Человек с хорошими связями.
— Несомненно.
— У меня есть стремления и есть прочный фундамент из постоянных клиентов и сторонников. На самом деле я даже нахожусь в процессе переговоров, которые могли бы проторить мне дорогу в Сенат Соединенных Штатов в ближайшем будущем.
— Поздравляю, — сказала Энн немного резче, чем требовалось. Кавано не обратил на нее никакого внимания. Его темные глаза продолжали фокусироваться на мужчине, сидящем от него через стол.
— Вы очень бледны, сэр, — выдал он замечание, которое Лоусон слышал уже не в первый и явно не в последний раз за свою жизнь. — Даже в этом теплом свете. Могу я спросить… вы больны? Поэтому вы путешествуете только по…
— У меня особое состояние кожи, на которое крайне болезненно влияет солнечный свет. Глаза этому также подвержены. Но можете быть уверены, что я — что мы — справимся с работой, несмотря на мой небольшой… гм… недуг.
— Что ж, если вы говорите правду, возражений у меня на этот счет нет.
Я говорю правду, тоскливо подумал Лоусон. Без всяких “если”.
Он знал, как выглядит: худой и жилистый, бледный, как бухгалтерский отчет нью-йоркского клерка с узором голубых вен на висках, и по этим венам тек ихор вампирского племени. Тревор был гладко выбрит всегда, потому что с момента обращения ему бриться больше не требовалось. Светлые волосы уже много лет он зачесывал назад и оставлял немного растрепанными на уровне шеи. В услугах парикмахера он более тоже не нуждался — один из результатов его обращения. Его голубые глаза были ясными и глядели сосредоточенно, правда, иногда, смотрясь в зеркало, Лоусон ловил отблески красных искорок, выдававших его природу, даже когда он не пытался охотиться. Тревор не знал, были ли эти огоньки настоящим сигналом к необратимости его превращения в монстра, или навязчивой игрой его воображения, но, в любом случае, ему это не нравилось.