—Эй, красавица,— придерживая лошадь, окликнул Мориц появившуюся на пороге хаты бабу,— где тут ваш староста живет?
—А зачем вам?— не сходя с места, ответила вопросом женщина.— Хто такие будете?
—Совсем страх потеряли,— немедленно заворчал Олень.— Ты нам зубы не заговаривай! Отвечай, если спрашивают.
—Тихо,— поморщился фон Вернер и снова обратился к молодке:
—Дело у нас к старосте. Так где его хата?
—Туда езжайте,— женщина махнула рукой куда-то вправо.— Минете три дома… Да вон он сам бегеть!— оборвала она свои объяснения.— Видать прознал.
Действительно откуда-то из-за сараев к стрелкам торопился маленький бородатый мужичок в серой рубахе, подпоясанной веревкой и закатанных до колен штанах. На правом плече он, словно алебарду, нес вилы с приставшим к зубьям сеном. Подойдя к ограде, женщина окликнула старосту:
—Папаша Север!
Но мужик только отмахнулся. Остановившись шагах в десяти от всадников, он торопливо согнулся пополам, будто живот схватило.
—Ты староста деревни?— тронув коня с места, фон Вернер навис над съежившимся крестьянином.— Как зовут?
—Севером кличут, ваш милсть,— карие глаза настороженно глядели из-под густых бровей.— Ага староста, ваш милсть. Ежли на постой до нас, ваш милсть, то плохо в нас…— неожиданной скороговоркой мужик заныл о том, что хлеба в селе нет, бурака нет, у коров брюхи повздувало, молоко пропало…
—В кажной семье детишки хворают,— не давая и слова вставить, вел он свою заунывную "песню".— Вчерась у Хвоста младшой помер. Хворь в его была: дристал, пока не окочурился,— глаза папаши Севера чувственно увлажнились.— Бабки сказывают, хворь-то на кажного перескочить могет…
—Закрой хлебало, дурак,— Олень погрозил хлыстом.— Вот я тебя!
—Слушай, папаша,— начал Мориц,— мы не квартирьеры. Останавливаться тут не будем,— он вытащил из висевшей через плечо сумки скатанный в трубку рисунок.— Смотри сюда,— стрелок развернул перед физиономией мужика бумагу: тщательно нарисованный портрет пожилого мужчины с бородкой и усиками.— Скажи, ты когда-нибудь видел такого человека? В деревню не приезжал?
В глазах старосты зажегся огонек любопытства. Близоруко щурясь, он стал изучать рисунок. Следившая за разговором молодка вышла к всадникам и тоже уставилась на бумагу. Достав трубки, Олень с Куртом, вот уже месяц наблюдавшие схожие сцены закурили. При этом Курт гримасничал, пытаясь насмешить собравшихся в сторонке детишек.
—Зовут человека Клаус Нимер. За него награда полагается,— заученно произнес фон Вернер,— три имперских талера. Ну так что, папаша? Видел тут такого господина? Может проезжал когда-то, а?
Появившийся при упоминании денег интерес на бородатом лице старосты сменился разочарованным выражением. Глаза потухли. Он отрицательно покачал головой и ответил, что таких в деревне нету. Женщина продолжала с любопытством рассматривать портрет и Мориц поинтересовался у нее.
—Не-а,— баба сокрушенно вздохнула.— Три талера за него дают… Шо ж он натворил?
Не удостоив ее ответом, фон Вернер для очистки совести начал снова расспрашивать старосту. Но папаша Север только мотал головой и равнодушно говорил: "Нет, ваш милсть, не было таких."
—Может сход созвать?— Мориц оглянулся на товарищей.— Вдруг кто из мужиков в поле или лесу видел?
—Слушай, сержант,— вынул трубку из тонкогубого рта Олень,— кончай зря время терять. Я жрать хочу. Эти бараны,— он сплюнул,— за пять грошей тебе родную мамашу притащат. Просто не видели они никогда нашего приятеля…
—Эт точно,— зевнул Курт.— Нечего тут делать. Едем, ребята, а то опять до вечера провозимся.
Помедлив, фон Вернер скатал портрет. Спрятал обратно в сумку. Невольный азарт, с которым он вначале вел поиски исчезнувшего должника, давно угас. Десятки деревень, несколько городов, которые они излазили вдоль и поперек, сотни опрошенных людей. И ничего. Не видели, не слышали, а если соблазнившись наградой "видели", то потом в конце-концов выяснялось, что не того. Бессмысленное занятие, думал стрелок, никого мы не найдем. Но каждый раз, отчитываясь мессиру, он чувствовал, что за внешним спокойствием, с которым тот слушает об очередной неудаче, скрывается ледяная решимость довести дело до конца, невзирая на расходы, и потраченное без толку время. В такие мгновения наниматель казался Морицу воплощением древнего проклятия: однажды брошенное на человека — оно не могло быть снято. Никем и никогда.