- Ну, раз мы с вами так разоткровенничались, можете мне ответить на вопрос? До меня дошла информация, что губернатор Гусев просил вас подписать один документ. Это так?
Астахов улыбнулся, но тут же стал серьезным:
- Вы о воззвании, о заявлении депутатов и интеллигенции говорите. Да, я его подписал и объясню, почему. Я устал видеть, как московские воры грабят наш край. От нашей родины уже нечего не осталось! Та фикция - империя в девяносто первом рухнула. А отдавать себя на разграбление ворам и прохиндеям нечего! Москва давно стала заграницей, и это вам надо осознать! Вся власть держится на страхе и на вороватых чиновниках-лакеях, которые, между прочим, в первую же трудную минуту вас бросят и отвернутся. Единственное, что немного цементирует остатки этой империи, это равнодушие народа! Поэтому я подписал этот документ.
Президент встал с кресла и печально посмотрел в окно. Он словно не слышал последних слов Астахова и как-то загадочно и отрешенно сказал:
- Суровый март, зима хоть и кончилась, а отступать не хочет, к чему бы это?
Астахов в удивлении посмотрел на него. Президент, не дождавшись ответа, добавил:
- Вы, Владимир Петрович, сами поймете, что заблуждаетесь! Я не буду сейчас вам ничего доказывать, просто нет времени, но очень жаль, что вы встали на их сторону. Очень...
- Вы намекаете, что последуют репрессии?
Президент оторвался от окна и посмотрел на писателя.
- Репрессии? Нет, что вы! Мы же демократическая страна, зачем нам политические процессы?! Хватит вон одного писателя-порнографа Лимонова, и так с ним наслушались упреков из совета Европы. Нет, я вам просто докажу это со временем. Да и народ, о котором вы так печетесь, вас не поддержит!
- А вы, вы-то не печетесь?
- Я? Хм, конечно, но я пекусь правильным, законным путем, потому что я избранный народом президент.
Астахов тоже встал со своего кресла и, посмотрев в глаза президента, ехидно спросил:
- А законы эти вы сами пишете? Или вам кто-то подсказал их?
Президент не выдержал его взгляда и отвел глаза, посмотрев вновь в окно:
- Конституцию, между прочим, принимал народ!
- Да, вы правы, только вот она не работает! А на хрена нужна такая конституция, если она только ваши права и права власти защищает?!
Президент тяжело вздохнул и ответил:
- Эх, кажется, мы с вами далеко зашли. Мне пора, но не хочется заканчивать этот разговор на минорной ноте. Вы не могли бы мне подписать какую-нибудь новую вашу книгу и подарить ее, конечно...
- Это, пожалуйста, конечно. Вот недавно вышла моя книга.. в Германии, хотите на немецком? Я знаю, вы немецким в совершенстве владеете! - Астахов подошел к стеллажу с книгами.
- Можно и на немецком, но и на русском дайте, немецкий хоть и язык Канта и Гете, но все же не может отражать всех оттенков русского.
- Это уж точно...
Во дворах лаяли собаки. Президент вышел из дома писателя и печально посмотрел на темное серое небо. Задержавшись на мгновение на крыльце, он обернулся назад. Астахов стоял и смотрел на него с высоты крыльца. Президент вдруг почувствовал, что видит его живым в последний раз. У старика был совсем больной вид. Словно, что-то вспомнив, президент шагнул назад и протянул писателю руку. Тот грустно улыбнулся:
- Вы не держите на сердце зла и на меня не обижайтесь, я такой уж человек тяжелый. Привык правду говорить, а на правду обижаться не стоит. Может, уж больше и не свидимся, когда вот так придется - заскочить вам ко мне!
- Нет, конечно, нет, мне было очень приятно с вами поговорить. Я многое понял и узнал, - загадочно ответил президент и, пожав писателю руку, повернулся и зашагал прочь.
За ним семенили охранники. Недалеко от дома Астахова стояла кучка людей. Не смотря на позднее время, жители Ячменево с любопытством разглядывали президента из-за спин оцепления. Президент нырнул в лимузин. Через мгновение колонна покатила по узким улочкам, поднимая буруны февральского снега.
На крыльцо вышла жена Астахова. Пожилая женщина в скромном цветастом платочке подошла к мужу и потянула его за рукав свитера.
- Вова! иди домой, простудишься!
- Сейчас, мать, иду... - Астахов смотрел вслед исчезнувшей колонне лимузинов.
Старуха посмотрела на писателя и спросила:
- А че он приезжал-то? Что надо было?
- Эх! Мучается он, мать! Хороший, видно, человек, тяжко ему, но дилемма перед ним стоит не простая! Ну да даст Бог! Все образуется, и он образумится! Хотя... Эх! - тяжело вздохнул Астахов и вошел в дом.
Дверь жалобно скрипнула несмазанной петлей. Здоровенный кобель на цепи успокоился и затих в будке. Две старушки медленно брели по вечерней улице. Одна из них, перекрестившись, сказала:
- Завтра надо в церковь с утра сходить, видела я явление нехорошее, свечку надо поставить...
Глава девятая
Губернатор устало поморщился. Гул аэродрома отзывался звоном в ушах и противно давил на виски. Ветра не было, но пронизывающий холод лез под воротник и впивался мурашками в кожу. Бессонная ночь вылилась черными кругами под глазами и повышенным давлением. Президент со своим странным визитом до конца перепутал все карты. Его неожиданная, почти тайная, поездка в Ячменево и секретный разговор с Астаховым... О чем мог говорить президент с писателем? Какие у них могут быть точки пересечения? Астахов - птичка еще та! Непредсказуемый и дерзкий, он мог стать козырной картой в колоде президента. Сумел ли глава государства перетянуть его на свою сторону? Гусев мучился в размышлениях. Покосившись на своего помощника, сутуловатого, коренастого крепыша, Гусев крикнул, пытаясь быть услышанным в шуме винтов самолетов и вертолетов.
- Эй, Костя, дай-ка мне фляжку!
Тот засуетился и полез в большой черный портфель. Оттуда достал блестящую плоскую фляжку и протянул ее шефу. Гусев, открутив крышку, сделал несколько глотков. Коньяк приятно обжег пищевод и, словно живительная сила, разошелся по организму. Прошедшей тяжелой ночью губернатор выпил огромную бутылку французского коньяка. Но хмель не брал его. На утро осталась только головная боль и красные от бессонницы глаза. С ним такое было всегда, когда он волновался. В Афгане, будучи командиром батальона десантников, он выпивал литр водки за ночь, когда шли бои, и его ребята гибли в горах Кандагара и Паншера. Каждый погибший боец стоил кучи нервов, и чтобы окончательно не потерять разум, он глушил напряжение спиртным. У Гусева вообще никогда не было заметно состояние алкогольного опьянения, это была одна из особенностей его организма.
Губернатор встряхнул головой и посмотрел на зависший над бетонным полем вертолет. Новенький МИ-8 стрекотал пропеллерами, поднимая снежную поземку. Белый порошок снежинок разлетался клубами. Гусев любил летать. И в отличие от многих, никогда не боялся, что разобьется. Вертолеты вообще ему были как родные. В их неуютных и шумных чревах он провел тысячи часов перелетов.
Что же решил президент? Его неожиданный приезд и такой же неожиданный отлет... После Ячменево президент даже не заехал в здание администрации области и не встретился с журналистами. Гусев ждал скандала. Но его не последовало. Что вообще задумал президент? Его поведение было неожиданным и настораживающим.
Лететь на юг области было задумкой самого Гусева. Он хотел отличиться и подойти к историческому, по его мнению, шагу с нестандартной стороны. Официальное заявление Гусев хотел сделать на вершине одной из гор в Саянах. Там, на высоте более тысячи метров, в самом центре Азии, должна была начаться новая эпоха в современной истории России. Для освещения своего поступка он пригласил телевизионщиков и газетчиков. Телекомпании федерального уровня и местные должны были к вечеру разнести весть о политическом заявлении губернатора, о начале процедуры референдума и попытке добровольного выхода Белоярской области из состава Российской Федерации. Конечно, Гусев на успех не расчитывал. Пример Чечни мог служить только страшным уроком строптивым сторонникам сепаратизма. Но Сибирь не Чечня! Сибирь - это взвешенные и грамотные решения. Покладистый и в то же время крутой нрав сибиряков вселял надежду, что кровь не прольется. Этакая бархатная революция могла бы быть совершена при условии поддержки Запада и соседних областей. Хотя бы даже молчаливой.