Я, кружа по недоделанным коридорам, отыскиваю выход из больницы, а там… Раз уж день выдался длинным и трудным, раз уж я раздражен, устал и растерян и ничего не собираюсь делать, кроме как соображать, что делать дальше, — у машины меня поджидает сестра.
Нико Пэлас в зимнем пальто и лыжной шапочке восседает нога на ногу на капоте моей «Импалы». Наверняка оставит глубокую вмятину, потому что знает, как мне это неприятно, а пепел с сигаретки «Америкэн спиритс» стряхивает прямо на ветровое стекло. Я тащусь к ней через заснеженную пустыню больничной стоянки, а Нико приветствует меня, подняв руку ладонью наружу, словно индейская скво и, покуривая, ждет.
— Ну чего ты, Генри! — начинает она, не дав мне и слова сказать. — Я тебе оставила семнадцать — вроде бы — сообщений.
— Как ты узнала, где я?
— Почему ты утром бросил трубку?
— Как ты узнала, где я?
Вот так мы и разговариваем. Я натягиваю рукав куртки на ладонь и сметаю пепел с машины в снег.
— Позвонила в участок, — объясняет Нико. — Макгалли сказал, где тебя искать.
— Напрасно, — сержусь я, — я на работе.
— Мне помощь нужна. Серьезно.
— А я серьезно работаю. Ты не могла бы слезть с машины?
Вместо этого она вытягивает ноги и откидывается на стекло, как на спинку шезлонга. Ее зимнее пальто — теплая армейская шинель нашего деда. Я вижу следы от латунных пуговиц на краске служебной «Импалы».
Зря детектив Макгалли сказал ей, где меня искать.
— Я не собираюсь садиться тебе на шею, но я с ума схожу, а зачем человеку брат-полицейский, если от него никакой помощи?
— Действительно… — Я смотрю на часы. Снова пошел снег, легчайшие редкие снежинки.
— Дерек вчера не вернулся домой. Знаю, что ты скажешь: ну вот, они опять поругались и он сбежал. Но это не то, Генри, мы в этот раз не ругались! Даже не спорили. Мы готовили ужин. Потом он сказал, что выйдет, хочет пройтись. Я отвечаю: конечно, иди. Прибралась на кухне, выкурила косячок и легла.
Я морщусь. Кажется, сестре нравится, что она теперь может курить травку, и брат-полицейский не вправе ей выговаривать. Для Нико это как подслащенная пилюля. Затянувшись в последний раз, она бросает сигарету в снег. Я наклоняюсь, подбираю обмусоленный окурок и держу двумя пальцами.
— Не ты ли заботилась об окружающей среде?
— Теперь уже не слишком забочусь, — возражает она.
И снова садится прямо, поднимает толстый ворот шинели. Сестра была бы красивой, если б занялась собой: причесалась и время от времени высыпалась. Она похожа на фотокарточку нашей матери, если ее смять, а потом кое-как разгладить.
— Ну вот, уже полночь, а он не возвращается. Я позвонила — не отвечает.
— Пошел в бар, — предполагаю я.
— Я обзвонила бары.
— Все?
— Да, Генри.
Баров теперь много больше, чем раньше. Год назад был «Пинач», «Грин мартини» и, в общем, все. Теперь заведений полно, одни с лицензией, другие пиратские. Есть и просто квартирки, где хозяин поставил кассовый аппарат и айпод на столике, а пиво держит в ванне.
— Значит, зашел к приятелю.
— Я звонила. Всех обзвонила. Он пропал.
— Никуда он не пропал, — говорю я.
А чего не говорю, так это, что, если Дерек сбежит, сестрице следует только радоваться. Они поженились 8 января, в первое воскресенье после интервью Толкина. Кажется, то воскресенье побило рекорд по числу заключенных браков, и вряд ли этот рекорд будет перекрыт. Разве что 2 октября.
— Ты мне поможешь или нет?
— Я же сказал, не могу. У меня дело.
— Господи, Генри, — вздыхает она и, уже не разыгрывая безмятежности, соскакивает с капота, тычет мне пальцем в грудь: — Лично я бросила работу, как только узнала, в каком мы дерьме. Я это к тому, что зачем теперь тратить время на работу?
— Ты три дня в неделю подрабатывала на фермерском рынке. Я расследую убийства.
— Ох, извини. Ну прости меня. У меня муж пропал.
— Какой он тебе муж!
— Генри…
— Вернется он, Нико. Ты же сама понимаешь.
— Правда? А с чего ты так уверен? — Она топает ногой, сверкает глазами и, не дождавшись ответа, спрашивает: — Что у тебя за дело такое важное?
«Да чего уж там?» — думаю я и рассказываю ей про дело Зелла, объясняю, что я сейчас из морга и тяну за ниточку. Пытаюсь внушить, что веду серьезное расследование.
— Постой-постой… Висельник? — вдруг обиженно надувается она. Ей двадцать один год, моей сестре. Совсем ребенок.
— Возможно.
— Ты сам сказал, он повесился в «Макдоналдсе».
— Я сказал, что так это выглядит.