Я, между прочим, знаю, о чем этот сон. Я же не идиот. Что за дела — детектив, который не умеет разобраться в себе?
Сон о школьной любви на самом деле, если покопаться, не о школьной любви. Мне снится не Элисон Кечнер, не наши позабытые уже встречи, не прекрасный дом на три спальни, который мы с ней выстроили бы в Мэйне, сложись все иначе. Мне снятся не беленькие садовые заборчики, не воскресные кроссворды и не теплый чай.
В моем сне нет астероида. Во сне жизнь продолжается. Простая жизнь, счастливая, будь она огорожена былым заборчиком или еще чем. Просто жизнь. Продолжается. Сон об Элисон Кечнер — это сон, в котором я не умираю.
Вот так, видите? Я разобрался.
— Я просто хотел кое-что обсудить, мистер Дотсет. Просто чтобы вы знали: то дело, с висельником, оно не такое простое. Правда.
— Мам, это ты?
— Что? Нет… это детектив Пэлас.
Пауза и тихий смешок.
— Я тебя узнал, сынок. Шутка.
— А… конечно.
Я слышу, как он шуршит газетой. Я словно чую горьковатый аромат, поднимающийся над чашкой кофе в руках у Денни Дотсета.
— Слыхал, что творится в Иерусалиме?
— Нет.
— Ну как же это? Хочешь, расскажу?
— Нет, сэр, не сейчас. Так вот, то дело, мистер Дотсет…
— Извини, не напомнишь, о каком деле речь?
Глоток кофе, перевернутая газетная страница. Он меня дразнит! Меня, сидящего за кухонным столом над голубой тетрадкой и барабанящего по листку тонкими пальцами. На листке я в четыре часа ночи записал имя и домашний адрес последнего свидетеля, видевшего живым моего страховщика.
— О деле Зелла, сэр. Вчерашнего висельника.
— Ах, да. Покушение на убийство. Он покончил с собой, а ты покушаешься сделать из него…
— Да, сэр. Но послушайте, я нашел надежную зацепку. Грузовик.
— Какой еще грузовик, малыш?
Пальцы мои барабанят все быстрее: тук-тук-тук. Ну же, Дотсет!..
— Я вчера рассказывал вам про грузовик. Красный пикап, работающий на растительном топливе. В котором последний раз видели пострадавшего.
Снова долгая пауза. Дотсет хочет свести меня с ума.
— Алло, Денни?
— А, да, так ты ухватился за грузовик?
— Да, а вы велели сообщить, если появится реальный шанс, что это не самоубийство.
— Неужели я велел?
— Да. И, мне кажется, шанс появился, сэр. Я с утра смотаюсь туда, поговорю с водителем. И если там что-то есть, приеду к вам, и мы сможем взять ордер, да? — Я сбиваюсь. — Мистер Дотсет?
Он прокашливается:
— Детектив Пэлас, кто у тебя нынче сержант?
— Сэр?
Я жду, рука зависла над тетрадкой, пальцы тянутся к адресу: Боу-Бог-роуд, 77. Это недалеко от нас, на юг, первый пригород за городской чертой.
— В отделе кому ты подчинен?
— Э… по-моему, никому. Теоретически, главконстеблю Ордлеру. Сержант Стассен попал в списки «бегунов», кажется, еще в ноябре, раньше, чем меня повысили. А новое назначение задерживается.
— Да, — вздыхает Дотсет, — так и есть. Задерживается. Не хочу тебя обидеть, дружок, но, коль охота тебе копать это дело, так и копай, черт возьми.
Глава 7
— Питти живой.
— Нет.
— Да я же недавно с ним виделся. Всего пару дней назад. Вроде бы во вторник вечером.
— Нет, сэр, не виделись.
— А по-моему, виделся.
— Это был вечер понедельника, сэр.
Я стою под раздвижной металлической лесенкой, прислоненной к стене приземистого каркасного домика с острой крышей из мягкой черепицы. Я запрокинул голову, сложил ладони рупором и ору сквозь легкий снежок. Дж. Т. Туссен, безработный строитель и каменщик, настоящий великан, уперся тяжелыми башмаками в верхнюю ступеньку лестницы, навис основательным брюхом над водостоком крыши. Я пока не вижу полностью его лица — только нижнюю четверть с правой стороны, обращенную ко мне и отороченную воротом синего свитера.
— Вы заезжали к нему на работу в понедельник утром.
Туссен бормочет: «Да ну?» — а громко выдает вовсе невнятное вопросительное «Оу!».
— Да, сэр. На своем красном пикапе с американским флажком. Там внизу ведь ваш грузовик?
Я машу рукой в сторону подъездной дорожки, и Туссен кивает, опершись на водосточную трубу. Основание лесенки вздрагивает.
— Ох, — кричит он с крыши, — вот ведь черт! Повесился?
— На вид похоже. Вы бы не могли спуститься?
Дом уродливый. Деревянный, кособокий, кривой, как втоптанная в грязь мыльница. Во дворе один-единственный старый дуб поднял к небу кривые сучья, словно арестованный руки, за углом видны собачья будка и нестриженые колючие кусты вместо оградки. Туссен спускается. Металлическая лесенка опасно раскачивается. Вскоре он уже стоит передо мной в толстом свитере с капюшоном и тяжелых рабочих башмаках, из мощного кулака торчит строительный пистолет. Туссен с головы до ног оглядывает меня, наше дыхание собирается ледяными облачками.