— Разумно, — одобряет Макконнелл, закрывая блокнот.
— Делать тебе нечего, — ворчит Майкельсон.
— Брось, Ричи, — примирительно возражаю я, — человек умер.
— Да, Тянучка, — отвечает он, — ты это уже говорил.
Я салютую коллегам, киваю на прощание и вдруг замираю, едва приоткрыв ту дверь, что выходит из зала на парковку. Через площадку торопится к нам взволнованная женщина в красной зимней шапочке, но без пальто и без зонтика, защитившего бы от густого снегопада. Будто она только что выскочила откуда-то и вот скользит легкими прогулочными туфельками по слякоти. Она видит меня, встречает мой взгляд, и я улавливаю момент, когда она узнает во мне полицейского. Женщина озабоченно хмурится и тотчас разворачивается на каблуках, чтобы поспешить прочь.
Я еду на север от «Макдоналдса» по Драйв-стрит, мой служебный «Шевроле-импала» осторожно маневрирует по толстой наледи на дороге. Вдоль улицы выстроились машины — припаркованные и забытые, заваленные снегом по ветровое стекло. Проезжаю «Центр искусств», красивое здание из красного кирпича с большими окнами. Заглядываю мимоходом в набитую битком кофейню, открытую кем-то напротив. Перед магазином стройтоваров Кольера змеится очередь, должно быть, у них новые поставки. Лампочки, лопаты или гвозди. На стремянке стоит мальчишка-школьник, переправляет ценник на картонке и вписывает новые товары черным маркером.
«Сорок восемь часов», — думаю я. Большая часть дел об убийствах раскрывается или становится «висяком» в первые сорок восемь часов после преступления.
Моя машина — одна из немногих в городе, поэтому прохожие оборачиваются мне вслед. К забитой досками двери агентства недвижимости и закладных «Уайт-пик» привалился какой-то пьянчуга. У вестибюля с банкоматами болтается стайка подростков — передают по кругу косяк с марихуаной. Парнишка с дрянной козлиной бородкой лениво выдыхает дым в холодный воздух.
На стеклянной витрине бывшего офисного здания-двухэтажки на углу Стэйт и Блейк-стрит нацарапано граффити. Буквы высотой по шесть футов гласят: «ВРУТ ВРУТ ВСЕ ВРУТ».
Я жалею, что так набросился на Ричи Майкельсона. К тому времени, как я получил свою должность, жизнь у патрульных уже была несладкой, и прошедшие с тех пор четырнадцать недель ее не улучшили. Да, у копов сейчас самые надежные и оплачиваемые рабочие места в стране. И да, в сравнении с прошлым годом серьезного роста преступности в Конкорде по большинству категорий не отмечается, за несколькими заметными исключениями. Согласно «Акту о безопасности и стабильности» в Соединенных Штатах теперь запрещено производство, продажа и покупка всех видов огнестрельного оружия, но прививается этот закон туго, особенно в штате Нью-Гэмпшир.
Все же на улицах в настороженных глазах граждан постоянно ощущается возможность насилия, и это ощущение медленно перемалывает и выжигает изнутри сотрудников действующего патруля, как солдат на войне. На месте Ричи Майкельсона я бы тоже устал, перегорел и временами огрызался на людей.
На Уоррен-стрит работает светофор, и, хоть я и полицейский и один на всю улицу, все равно останавливаюсь на перекрестке и барабаню пальцами по баранке, дожидаясь зеленого. Смотрю в ветровое стекло и думаю о той женщине, что спешила куда-то без пальто.
— Новость все слышали? — спрашивает детектив Макгалли, большой и шумный парень. Вместо микрофона он сложил рупором ладони. — Насчет новой даты.
— Какая еще дата? — обалдело вопрошает детектив Андреас, вскочив с места. — Дата всем известна. Чтоб она провалилась, эта дата!
Известная всем дата — 3 октября, через шесть месяцев и одиннадцать суток от сего дня. Именно тогда в Землю врежется ком углерода и силикатов диаметром шесть с половиной километров.
— Речь не о том, когда приземлится эта большая котлета, — возражает Макгалли, размахивая номером «Конкордского наблюдателя». — Дата, когда наши гении скажут, где она упадет!
— Да видел, — кивает детектив Калверсон, читающий за своим столом «Нью-Йорк таймс». — Вроде бы 9 апреля.
Мой стол стоит в углу, рядом с мусорной корзиной и маленьким холодильником. Передо мной открытый блокнот. Освежаю в памяти осмотр места преступления. Собственно, это даже не блокнот, а тетрадка, в каких студенты пишут конспекты. Мой отец был профессором, и после его смерти на чердаке мы нашли двадцать пять коробок с такими вот тонкими зеленовато-голубыми тетрадками. Я до сих пор ими пользуюсь.
— 9 апреля? Очень уж скоро. — Андреас опускается на стул и хриплым шепотом повторяет. — Очень уж скоро…