— Мне нужно прямо сейчас.
— Черт возьми, парень, секунду, а?
Он сжимает в руке пропитынный маслом пакет с пончиками, он смотрит воспаленными глазами, он не брит с похмелья.
— Сэр?
— Я же только вошел. Десять утра вроде бы.
— Десять сорок пять. Я жду с девяти.
— Да ведь мир же идет к концу…
— Да, я слышал, — говорю я.
Сегодня неделя, как был убит Питер Зелл, и у меня наконец появилась ниточка. Одна зацепка. Одна мысль.
Я постукиваю по столу токсиколога. А он тяжело отдувается и неловко усаживается на вращающееся кресло, и тогда я выкладываю перед ним образец. Пробирку с темно-красной кровью из сердца Питера Зелла. Утром я достал ее из домашнего холодильника и запаковал в герметичную коробку, в которой ношу на работу завтрак.
— Слушай, парень, она же не помечена. — Сотрудник подносит пробирку к бледной галогенной лампочке. — Нет ярлыка, нет даты. Может, там шоколадный сироп, парень?
— Нет.
— Да, но так не положено, офицер.
— Да ведь мир же идет к концу, — говорю я и получаю в ответ кислый взгляд.
— Должен быть ярлык, должен быть приказ. Кто заказывает анализ?
— Фентон, — говорю я.
— Серьезно?
Он опускает пробирку, щурит обведенные красным глаза. Скребет в затылке, и на стол осыпается перхоть.
— Да, сэр, — говорю я, — она предупреждала, что здесь у вас кавардак. Все время пропадают приказы.
Я ступаю по тонкому льду и сознаю это. Парень смотрит на меня опасливо, и я ловлю себя на том, что сжал кулаки и стиснул челюсти. Мне нужно узнать, есть ли в крови морфий. Нужно знать, правду ли сказала Наоми Эддс. Я ей верю, но должен знать наверняка.
— Пожалуйста, друг, — мягко говорю я, — сделай анализ. Просто сделай.
— Брат? — окликает меня бородатый очкарик средних лет. Я иду от гаража через Скул-стрит, направляюсь в участок и прокручиваю в голове варианты, располагая их на оси времени. — Слышал благую весть?
— Да, — вежливо улыбаюсь я, — конечно, слышал. Спасибо.
Мне надо войти внутрь, рассказать коллегам, что я наработал, определить план действий. Но прежде завернуть к Виленцу, получить результаты проверки, ради которой я вызвонил его без четверти девять. А бородатый сектант стоит у меня на дороге. Подняв глаза, я вижу, что они сегодня собрали все силы. Целое стадо верующих в черных пальто щедро раздает во все стороны улыбки и брошюры.
— Не бойся, — говорит, возникнув передо мной, некрасивая женщина с косящими глазами. На ее зубах пятнышки красной помады. Они все одинаково одеты, три женщины и двое мужчин, все прилежно сияют и сжимают пальцами в перчатках брошюры.
— Спасибо. — Я больше не улыбаюсь. — Большое спасибо.
Они не иудеи — те носят шляпы. И не свидетели Иеговы — те тихо стоят, подняв повыше листовки. Кто бы они ни были, я поступаю как обычно: смотрю в землю и по возможности не останавливаюсь.
— Не бойся, — повторяет женщина, а остальные выстраиваются за ее спиной неровным полукругом, зажимая меня, как хоккеиста на поле. Я делаю шаг назад и спотыкаюсь.
— Собственно, я и не боюсь. Впрочем, спасибо.
— Истина тебе не принадлежит, не тебе ее и отбрасывать, — скороговоркой трещит женщина, впихивая мне в руку брошюрку. Я рассматриваю книжицу — только бы не смотреть в стеклянные глаза — и вижу обведенную красным строчку. «Молиться просто!» — гласят буквы заголовка, и в самом низу строка повторяется: «Молиться просто!».
— Прочти, — настаивает другая, маленькая полная афроамериканка в лимонном платке с серебряной брошкой. Куда ни повернись — широкие полы пальто, блаженные улыбки. Я разворачиваю книжечку, и в меня пулей вбивают:
ЕСЛИ МОЛИТВА ДЕСЯТИ ЧЕЛОВЕК
МОЖЕТ ИЗЛЕЧИТЬ СЛЕПОТУ,
ТО МОЛИТВА МИЛЛИОНОВ СПАСЕТ
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ГИБЕЛИ.
Я не согласен с заявкой, однако читаю дальше. «Если многие отрекутся от греха и преклонят колени в любви к Господу, то огненный шар отвернет с пути своего и проплывает по небу, не причинив вреда». Очень хорошо. Но мне просто нужно войти. Свернув брошюру, я сую ее первой женщине, той, что со стеклянными глазами и красными зубами.
— Спасибо, не надо.
— Оставь себе, — ласково и твердо просит она.
— Прочти ее! — подхватывает хор.
— Позвольте спросить, сэр, — заговаривает афроамериканка в платке, — вы верующий человек?
— Нет. Родители верили.
— Благослови их Бог! А где теперь ваши родители?
— Умерли, — говорю я. — Убиты. Позвольте, пожалуйста…