— Хорошо. — Я снова обращаюсь к Туссену. Встаю, протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться. — Так вот, нам придется вас задержать. Мы обязаны. Но я устрою так, чтобы вы отсидели только две недели за машину. Самое большее, месяц. Отдохнете…
И тут Макгалли выдает:
— Или можно пристрелить его на месте!
— Макгалли!.. — Я всего на секунду отвожу взгляд от Туссена, оборачиваюсь к Калверсону, чтобы тот одернул Макгалли, а Туссен уже взлетает на ноги, бьет меня головой в грудь, как тараном. Я опрокидываюсь навзничь, Макгалли и Калверсон оживают, оружие у них в руках. Лапа Туссена тянется к модели ратуши, Калверсон уже держит его на мушке, но не стреляет, и Макгалли тоже не стреляет, потому что Туссен обрушивается на меня, нацеливает вниз острый золотой шпиль, и все темнеет.
— Сукин сын! — орет Макгалли.
Туссен меня выпустил, я слышу, как он грохочет к двери, и ору вслед: «Не надо!» Кровь заливает мне лицо. Зажимая глаза ладонями, я ору: «Не стреляйте!» — но поздно, они стреляют. Выстрелы пробивают темноту перед глазами серией вспышек, и я слышу, как Туссен с криком валится на пол.
От дверей отчаянно тявкает Гудини, завывает, горестно и недоуменно взлаивает.
«Извините, детектив. Позвольте. Как эта печальная история доказывает, что парень пал жертвой убийства?»
В моем опустошенном мозгу горько отзывается эхо этих слов. Я в больнице, мне больно, а в голове язвительный вопрос, заданный Макгалли перед выездом к подозреваемому.
Туссен мертв. Макгалли выстрелил трижды, а Калверсон один раз, и Туссен уже умер к тому времени, как меня доставили в городскую больницу.
Лицо у меня разбито. Очень больно. Может быть, Джей-Ти врезал мне пепельницей и пустился бежать потому, что убил своего друга Питера, но я так не думаю.
Я думаю, он бросился на меня со страху. В комнате кроме меня было еще два копа, и Макгалли отпускал шуточки, а я успокаивал, но Туссен боялся, что, задержав за нарушение дурацкого режима экономии, мы оставим его гнить в тюрьме до третьего октября. Он, как Питер, пошел на рассчитанный риск и проиграл.
Макгалли выстрелил в него трижды, Калверсон — один раз, и он мертв.
— Четвертью дюйма выше, и вы остались бы без глаза, — констатирует врач, молодая женщина со стянутыми в конский хвостик светлыми волосами. Она носит спортивные тапочки и закатывает рукава врачебного халата.
— Ясно, — отвечаю я.
Она закрепляет мне толстую марлевую подушечку на правом глазу пластырем.
— Это называется «трещина нижней стенки глазницы», — поясняет она, — и приводит к некоторому онемению щеки.
— Ясно, — киваю я.
— А также к диплопии, от слабой до тяжелой.
— Ясно.
— Диплопия — это двоение в глазах.
— А-а…
И все это время у меня в голове крутится вопрос. «Как эта печальная история доказывает, что парень пал жертвой убийства?»
«К несчастью, — думаю я, — мне известен ответ. Хотел бы не знать, но знаю».
Доктор не перестает извиняться. За недостаток опыта, за перегоревшие лампочки, которые нечем заменить, за общий дефицит лекарственных препаратов. Выглядит она лет на девятнадцать и наверняка еще не закончила ординатуру. Я уверяю ее, что все в порядке, я все понимаю. Ее зовут Сьюзен Вилтон.
— Доктор Вилтон, — спрашиваю я, пока она протягивает через мою щеку шелковую нить, морщась так, словно шов не у меня, а у нее на лице. — Доктор Вилтон, вам приходилось убивать своими руками?
— Нет, — пугается она. — Хотя… может быть. Знай я наверняка, я бы до конца жизни жалела. Но я не знаю. Понимаете, я люблю жить. Если бы я жалела, зачем тогда ждать до конца? Понимаете?
— Верно, — соглашаюсь я, — верно.
Мое лицо неподвижно. Нельзя мешать доктору Вилтон накладывать шов.
Осталась всего одна тайна. Если Туссен сказал правду, а я думаю, это так, и таблетки доставал Питер, где он их брал?
Это последний фрагмент тайны, и, по-моему, я знаю ответ.
София Литтлджон до жути похожа на брата, даже когда выглядывает в щелку между дверью и косяком, рассматривая меня из-под цепочки. У нее такой же маленький подбородок и крупный нос, такой же широкий лоб и такие же немодные очки. И стрижется она так же коротко, по-мальчишески, и вихры торчат, как у брата.
— Да? — Она разглядывает меня, а я ее.
И я вспоминаю, что мы незнакомы, и еще осознаю как выгляжу: залепленный марлей глаз, расходящиеся из-под повязки красочные припухшие кровоподтеки.
— Мэм, я — детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда, — представляюсь я. — Боюсь, что нам…