И он спрашивает:
— Ты ведь Пэлас, верно?
— Да. — Я слишком поздно понимаю, что происходит, и тянусь к наплечной кобуре, но мужчина уже отбросил плакат и тычет чем-то мне в ребра. Я опускаю взгляд и вижу пистолет. Короткий, черный, уродливый.
— Замри.
— Хорошо, — говорю я.
Морось хлещет нас обоих, намерзает на мостовой Игл-сквер. Люди жмутся к стенам, проходят в двух десятках шагов от нас, но все прячут лица от холода и дождя, смотрят себе под ноги. Ничего не замечают, и всем плевать.
— Ни слова!
— Молчу.
— Вот и хорошо.
Он тяжело дышит. На бороде и усах желтоватые пятна от сигарет. От него пахнет табаком.
— Где она? — шипит бородач.
Пистолет больно давит на ребра, задирается вверх, и я представляю, каким путем пройдет пуля, разрывая мягкие ткани, мускулы, стремясь к сердцу.
— Кто? — спрашиваю я.
Мне вспоминается отчаянный бросок Туссена к пепельнице. Элисон сказала, что на такое можно решиться только от отчаяния. Вот и этот, с рекламным плакатом, туда же: нападение на сотрудника полиции с применением огнестрельного оружия. От отчаяния. Ствол впивается мне в бок.
— Где она? — повторяет он.
— Кто — где?
— Нико.
О, господи! Нико… Пока мы так стоим, дождь усиливается. На мне даже пальто нет, только серый блейзер. Из-за мусорного бачка показывается крыса, шмыгает мимо нас, бежит через площадь в сторону Мэйн-стрит. Я провожаю ее взглядом, а мой противник облизывает губы.
— Я не знаю, где Нико, — говорю я ему.
— Знаешь-знаешь!
Он сильнее упирается в меня пистолетом. Вбивает его в тонкую ткань рубашки. Я так и чувствую, как у него чешется палец нажать курок, как энергия его возбуждения нагревает ствол. Я вспоминаю дыру в голове Наоми, чуть выше и правее левого глаза. Мне не хватает Наоми. Здесь так холодно, лицо мокрое. Шляпу я оставил в машине, вместе с собакой.
— Послушайте, пожалуйста, сэр, — начинаю я, повышая голос, чтобы перекрыть дробь дождя. — Я не знаю, где она. Сам ее ищу.
— Врешь.
— Это правда.
— Врешь!
— Кто вы такой?
— Пусть тебя это не волнует.
— Хорошо.
— Я ее друг, понял? — все-таки говорит он. — Друг Дерека.
— Ясно, — говорю я и пытаюсь припомнить все, что рассказала Элисон о Дереке Скиве и его нелепой организации: доклад Кэтчман, тайные базы на Луне. Бред отчаяния, но именно из-за него этот человек стоит передо мной, и, стоит ему чуть шевельнуть пальцем, я буду мертв.
— Где Дерек? — спрашиваю я.
— Ах ты подонок! — Злобно фыркнув, он свободной рукой бьет меня кулаком в висок.
Мир сразу теряет четкость, расплывается, и я складываюсь пополам, а он снова бьет, и рвота подступает к горлу, я отлетаю к стене, ударяюсь головой о кирпичную кладку. Пистолет тотчас догоняет меня, вонзается в ребра, а мир вращается, уплывает, дождь заливает мне наклейку на глазу и лицо, кровь из верхней губы сочится в рот, в голове грохочет пульс.
Он подбирается ко мне вплотную, громко шепчет в ухо:
— Дерек Скив мертв, сам знаешь, ведь это ты его убил.
— Я не… — Рот у меня наполняется кровью, я сплевываю. — Я не убивал.
— Да ладно, ты и убил. Очень ловко перерезал глотку.
— Даю вам слово, я не понимаю, о чем речь.
Впрочем, как это ни странно, когда мир понемногу замедляет вращение и усатое лицо обретает четкость вместе с холодной пустыней площади за ним, я начинаю понимать. Спроси меня кто, я бы, наверно, и сам сказал, что Скив мертв. Просто у меня не было времени об этом подумать. Господи, вот так проснешься однажды, а все умерли. Я отворачиваюсь, сплевываю темную струйку крови.
— Слушай, друг, — начинаю я, заставляя голос звучать ровно. — Даю слово. Нет, постой, посмотри-ка на меня. Посмотришь?
Он вскидывает голову, смотрит круглыми, перепуганными глазами, губы под темными усами дергаются, и на секунду мы превращаемся в карикатурных любовников, заглядывающих друг другу в глаза на холодной мокрой площади. Нас разделяет только ствол пистолета.
— Я не знаю, где Нико. Я не знаю, где Скив. Но я мог бы помочь, если бы знал то, что известно тебе.