Император Николай I не предполагал, по крайней мере первоначально, чем обернется его разрешение на организацию поминовения Александра I в Варшаве. Это было первое, но далеко не последнее в истории взаимоотношений императора с поляками несовпадение видения ситуации и ее воплощения в реальности. Судя по переписке с великим князем Константином Павловичем, император представлял церемонию значительно более локальной, выстроенной вокруг мундиров покойного монарха, отправленных в Варшаву[97]. Николай I считал, что по прибытии мундиры надлежало «расположить на налое, затем пропеть панихиду, после чего отдать честь и отнести, так же, как мы относили флаги, в церковь или в другое место, где должен храниться мундир»[98].
Во время подготовки к символическим похоронам Константин Павлович представил Николаю I проект варшавской церемонии, который наверняка поразил монарха, ведь поляки выражали любовь Александру, но не Российской империи. Мы не знаем, какое впечатление произвел на императора этот документ: монарх откомментировал лишь то, что позволило ему оставаться в своей зоне комфорта, – «изволил благодарить» Константина и высоко отозвался о выучке польских войск. Никаких содержательных замечаний сделано не было[99]. Сложно сказать, увидел ли Николай в тот момент, что на западном пограничье его империи в отношении самоописания и понимания статуса Польши существует иная система координат, сформировался нарратив, не совпадающий с официальным имперским. В любом случае российский император счел за благо не противоречить Константину и не вмешиваться в «польские дела».
Череда похоронных и мемориальных мероприятий была завершена к концу апреля 1826 г., когда Николай смог наконец погрузиться в подготовку самого главного действа его правления – коронации в Москве. Как именно была в нем представлена Польша, учитывая, что идея проведения коронации в Варшаве уже появилась в частной переписке двух братьев?
По мнению Р. Уортмана, в XIX столетии (с коронации Николая I в 1826 г.) Россия представила новый образ государства – национальной империи, которая зиждется на разделении на господствующую нацию (русских) и подвластные народы[100]. Действительно, «Историческое описание Священнейшаго Коронования и Миропомазания их Императорских Величеств» фиксирует участие многочисленных депутаций – киргизы, черкесы, кабардинцы, грузины, армяне, калмыки «в их воинственных нарядах с их выразительными, характеристическими лицами», здесь же упоминаются атаманы войска Донского[101]. Польских депутаций в этом списке мы, однако, обнаружить не сможем[102].
Отсылки к Польше не фигурировали и в оформлении коронации. Так, известно, что плафон балдахина, установленного над главным монаршим троном в Успенском соборе, был украшен гербом Российской империи, а также гербами титульных земель. Выборка последних, очевидно, была осуществлена исходя из традиционных представлений о подвластной российским монархам территории. Здесь появились гербы Киева, Владимира, Новгорода, Казани, Астрахани, Сибири и Тавриды. Герб Царства Польского представлен не был[103]. В целом во время подготовки московской коронации Николая можно отметить стремление Коронационной комиссии обращаться к польским сюжетам как можно меньше.
Тот факт, что польский элемент оказался здесь отделенным от российского, едва ли объясняется исключительно николаевским планом осуществить вторую коронацию в Варшаве и установкой на то, что обращение к символике, связанной с Польшей, будет излишним. Скорее в основе подобных решений лежала прагматика – Москва помнила польские легионы Юзефа Понятовского на Бородино, пожар и разграбление города после его сдачи в 1812 г.
Коронация Николая I в Москве в 1826 г. знаменовала окончание этапа особенно острой конкуренции между Николаем и его старшим братом. Константин Павлович, который периодически, особенно в приступе гнева, мог возвращаться к идее принять власть над Польшей, в действительности отказался от мысли возложить на себя польскую корону[104]. Показательны в этом отношении воспоминания Дениса Давыдова, описавшего эмоциональную реакцию цесаревича на московское действо, знаменовавшее крах всех его надежд: «Прибыв в 1826 году в Москву для присутствия во время обряда коронования императора Николая, цесаревич был встречен сим последним на дворцовой лестнице; государь, став на колени пред братом, обнял его колени, что вынудило цесаревича сделать то же самое. Таким образом, свиделись оба царственные брата пред коронованием, по совершении которого цесаревич, выходя из собора, сказал Ф. П. Опочинину: „Теперь я отпет“»[105].
97
Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 11, 45, 63, 67, 73, 77.
100
101
Историческое описание Священнейшаго Коронования и Миропомазания их Императорских Величеств Государя Императора Николая Павловича и Государыни Императрицы Александры Федоровны // Отечественные записки. 1827. Ч. 31. С. 172, 371–373.
104
105