Наконец все люки и центральный вход "Униона" были опечатаны, и теперь за работой аппаратуры и поведением животных следили только на расстоянии в лабораториях института.
Пассажиров "Униона" уложили спать в десять часов вечера. Ни Поярков, ни тем более Димка Багрецов не смогли бы заснуть так рано. Но их положили в специально оборудованную для этого комнату, где главный врач "Униона" Марк Миронович включил аппараты "электросна" и, поручив медсестре наблюдать за спящими, осторожно вышел на цыпочках.
* * * * * * * * * *
Вадим открыл глаза, протер их и снова приоткрыл чуточку. Перед ним стояла какая-то бесформенная фигура, похожая на водолаза. Наверное, это сон.
- Довольно спать, - послышался гулкий и странный голос Пояркова. - Как старики говорят: "Царство небесное проспишь".
Он уже был готов к полету, одетый в скафандр, и сейчас говорил, не поднимая прозрачного шлема.
У Багрецова невольно мелькнула мысль: "А ведь мы скоро будем в этом "царстве небесном". Царстве вечного холода, тьмы, пустоты... - Он вздрогнул, поежился и тут же поспешил себя успокоить: - Нет, это говорится в другом, мистическом смысле. "Царство небесное" сулят после смерти... А мы ведь тоже можем..."
До того рассержен был Вадим этой нелепой мыслью, что мгновенно вскочил с постели, готовый сразу же надеть скафандр и лететь, лететь куда угодно, забыв о своем позорном малодушии.
Но все это оказалось не так-то просто. Открылась дверь, и, предводительствуемая Марком Мироновичем, на пороге показалась целая бригада врачей в белых халатах. Сейчас они будут выстукивать и выслушивать пациента, советоваться и качать головами. Стоит ли, мол, посылать человека в космос в таком неуравновешенном состоянии. И опять в голове у Вадима пронеслась навязчивая, тошная мысль: "Консилиум у постели умирающего".
Собрав всю свою волю, Багрецов проявил чудеса выдержки. Ни привычные дедовские методы выслушивания больного, проверка пульса на ощупь, ни современные электронные приборы, те, что безошибочно рисуют на экране физиологические процессы, происходящие в организме, не показали сильного нервного возбуждения и, тем более, угнетенного состояния будущего космического пассажира. В эти минуты Вадим мог совсем не дышать или даже остановить биение сердца, как, говорят, это делали легендарные индийские факиры, только бы врачи допустили его к полету.
Зря беспокоился Багрецов. Врачи еще раньше изучили его организм. Они долго искали сердечные и всякие другие неполадки, которые хоть в малейшей степени послужили бы препятствием к столь серьезному испытанию. И дело вовсе не в том, что у него не нашли какого-нибудь аппендицита или других скрытых болезней, могущих неожиданно обостриться в самое неподходящее время; и не в том, что Багрецов вдруг оказался "атлантом", то есть идеальной человеческой особью с точки зрения врачей и художников. Все это относительные пустяки.
А в чем же суть? Почему именно на Багрецова пал выбор Набатникова, когда он - искал второго пассажира "Униона"? В том-то и дело, что здесь не подходит слово "пассажир", здесь нужно лицо активное, действующее. Значит, если Пояркова считать командиром корабля, как это принято в авиации, то Багрецов должен быть либо вторым пилотом, либо штурманом, или, что ему ближе всего, бортрадистом, или, вернее, и он и Поярков просто наблюдатели.
Ведь у человека есть еще внутреннее зрение, интуиция, сложные чувства, которых не заменишь никакой кибернетикой. Он сразу может принимать решения при неожиданных обстоятельствах.
Вадим резко приподнялся и посмотрел в окно.
Диск "Униона", притянутый тросами к земле, слабо светился. Никаких прожекторов, все буднично и просто. Но почему же так долго не идут за "наблюдателями", почему так долго испытывают их терпение?
Все было рассчитано абсолютно точно, и вовсе они не так уж долго ждали это время тянулось медленно. Буквально за час до рассвета, чтобы зря не томить путешественников в кабине, за ними пришли Набатников, Дерябин и главный врач, усадили в машину и с потушенными фарами подъехали к "Униону".
Возле него уже стоял трехъярусный трап, высокий как пожарная лестница. Поднялись наверх. Под тяжелыми шагами Набатникова стонали ступеньки.
Он снял печать и открыл люк. В который раз специалисты, под руководством Дерябина, осматривали центральную кабину "Униона" и все его уголки, но это повторилось и сейчас.
После официальных и деловых инструкций Набатников не выдержал, порывисто даже кепка слетела с головы - расцеловал Пояркова и Багрецова, но, чтобы это не походило на тревожное прощание, пошутил:
- Пользуясь случаем, заранее поздравляю с возвращением. А то ведь к вам потом не пробьешься. Совсем зацелуют.
То ли у Дерябина был насморк, то ли он хотел протереть очки и полез в карман за платком, но Марк Миронович посмотрел на него таким свирепым взглядом - разве можно волновать пациентов, - что тот лишь потянул носом и сурово произнес:
- Не забудьте о кодированных передачах.
Эти передачи казались Багрецову бесполезной затеей. Зачем нужно что-то передавать, когда внизу все лучше нас знают. Высота, курс, отклонение от него, все технические показатели, даже самочувствие экипажа - все известно. Но, вспомнив о внутреннем зрении, интуиции и прочих сложных особенностях человечьей породы, понял, что такие передачи нужны, хотя бы для определения психического состояния космонавтов. Ведь говорят, что космические лучи...
Но, к счастью, дальнейшие размышления Вадима были прерваны сдержанной, вполголоса командой Набатникова:
- По местам.
Борис Захарович хотел было предложить присесть на минутку, по старому русскому обычаю, но после команды счел это неудобным: дисциплина как на войне.
Молча, почти не дыша, Багрецов шагнул в темноту люка, нащупал там первую ступеньку и вдруг со всей ясностью представил себе, что с этой ступеньки начинается дорога в космос. Он поднимается все выше, выше, сердце сжимается от волнения и радости, и все же тайная тревога ни на минуту не покидает его.
Внизу слышится мелодичное позвякиванье, будто кто-то стучит молоточком по цимбалам. Это поднимается Поярков. Видимо, металлические части его скафандра ударяются о звонкие перекладины лестницы.
"Значит, он уже закрыл нижний люк", - подумал Вадим, вспомнив свое первое неудачное путешествие.
Центральная кабина, где находились радиопередатчики и другая основная аппаратура, была освещена. Это Набатников, последним осматривая "Унион", нарочно оставил здесь свет, чтобы Пояркову и Багрецову не плутать в темноте. Горели плафоны и в радиальном коридоре, который вел в отсек, где в данном полете должны находиться люди.
Не случайно, что Багрецов, и даже Бабкин, который во время своего ионосферного полета исходил все коридоры "Униона", ничего не знали о безымянной камере, приспособленной для человеческого существования в течение всего времени полета.
Благодаря огромному объему диска ее можно было запрятать глубоко внутрь. Со всех сторон камеру окружали отсеки, заполненные газом, внутри которых было множество защитных переборок, как у подводной лодки. Поэтому сравнительно небольшие метеориты вряд ли смогли бы нанести вред экипажу "Униона". Сила удара будет значительно ослаблена, прежде чем метеорит достигнет стенок кабины с людьми.
Из этих же соображений защиты экипажа Поярков категорически отказался от огромных иллюминаторов, сквозь которые так приятно было бы наблюдать звездный мир. Во-первых, мир этот удобнее наблюдать с земли через телевизионные телескопы, расположенные в верхней части диска. А во-вторых, ни "космическая броня" Литовцева, ни более совершенные прозрачные материалы не смогут полностью защитить людей от солнечной и космической радиации, от температурных воздействий и тем более от возможной метеоритной опасности.