– Дедушка! – по слогам говорил мальчик, помня, что старик плохо слышит. – Проходню дайте папе.
Дед Макар молчал, но внимательно смотрел на Славу, припоминая, кому он доводится сыном, кому внуком. В выцветших когда-то голубых глазах были доброта и участливое внимание. «Даст, – подумал Слава. – Хоть бы дал скорей. Отец сколько времени ждёт, а я всё ищу эту замечательную штуку, которая помогает ловить рыбу. У дедушки большая щука и много окуньков. Значит, проходня у него. Но где она? Может быть, он её в кармане держит? Они бы тоже смогли принести такую рыбищу, и мама тогда не ругалась на папу, что он попусту время проводит в компании неинтеллигентных субъектов.
– Говори шире, внучок. С гражданской оглох. Мы пушку сделали деревянную. После третьего выстрела её разнесло в лоскуты. Пороху лишку засыпали. У партизан, какие оружия. Трещотки заместо пулемётов. На, поуди. Рука у тебя лёгкая. Курну маненько, – сказал старик, вставая с детских санок. Слава слышал, как хрустели стариковские суставы, как зажглась спичка. Запахло махоркой. Не отводя глаз от лунки, старательно блеснил.
– Дедушка, папа заждался меня. С утра бегаю. У него рыба мало клюёт. Дайте мне скорей проходню, и я побегу. Потом верну. Честное слово.
– Погоди, паря, не свиристи, – мотнул головой дед. – Погодь, поговори с дедой, а я с тобой. Ты только не позабудь меня старого. Запомни. Всё запомни. Небо, берега, берёзку в инее. Видишь, солнышки. Их сегодня три. Одно – лишь настоящее, а два пасолнцы. Так их зовут. Они ложные. Ложь всегда с правдой обретается. Бывает ложь во спасение, как бы вынужденная или нечаянная. Не хочешь врать, а соврёшь. Иначе не можно прожить на белом свете.
– Я никогда не обманываю. Всегда говорю правду.
– Хороший ты человек начинаешься. Таким и расти. Но трудно тебе будет. Хорошему человеку всегда трудно. На германском фронте в первую мировую войну мне крестьянскому парню офицерское звание дали. Гордился этим. Георгиевский крест и две медали за храбрость у меня были. В армии Александра Васильевича Колчака за порядок воевал со своими же крестьянами на Восточном фронте. Стал думать, и понял, что надо за новую жизнь драться. Перешел к красным. Командовал ротой. Орден Красного Знамени вручили мне. Под Иркутском приказали расстрелять пленных офицеров и солдат, которые сдались. Опять я подумал, что это несправедливо. Отказался, а меня и разжаловали, отобрали орден. Отправили на исправление. На другой войне ранило меня, и отправили домой. Поставили колхозом командовать. Голодно жили люди, выдал я на трудодни вдовухам просо, чтобы детям кашу варить, чтобы не умирали рано они. Подумал, пусть меня одного сегодня накажут, чем другие будут голодом болеть и умирать. Кто-то сообщил о моём поступке. Приехали и арестовали. Судили недолго. Зато срок дали долгий. Отправили сюда лес заготавливать. Так вот и прожил свои годочки. Всё вроде сделал, что мог, вот и жить устал…
Слава почувствовал неожиданный рывок, и потерялся.
– Дедушка, кто-то рвётся!
– Коли рвётся, так и, тягая помалу, – произнёс равнодушно дед, вытирая нос.
– Но я, не умею! – взмолился мальчик. – Оборвётся.
– Ты не суетись, коли хочешь чего достичь. Не беги за всеми вслед.
Спина у мальчика занемела, а руки вдруг устали, но он тянул лесу, на конце которой кто-то отчаянно сопротивлялся, пытаясь уйти под санки.
– Дедушка, помоги! – попросил мальчик.
– Ты свою рыбу должен поймать сам. Упустишь – сам. Поймаешь – сам. Надейся на себя. Некого будет корить, не на кого будет вину перекладывать. Ослабь. Пусть погуляет. Лунка у меня большая. Тихо подводи…
Большой окунь с широкими полосами парил на снегу, словно разогретый кусок металла. Мальчик смотрел на большую рыбу и радостно улыбался. Таких окуней и отец не приносил с рыбалки.
– Улыбку спрятай, паря, чему тут радоваться. Поймал и поймал. На то мы и пришли сюда. Раз ты пищу добываешь, значит, серьёзный человек.
– Где же она? – встрепенулся Слава.
– Не свиристи, как перепел. Всё узнаешь. Здесь она. И нет её, – словно собираясь с мыслями, дед снял шапку с кожаным верхом, пригладил короткие желтые волосы.