— Тридцать четыре, — сказал он вслух. — Остались двое.
6
Дортеавай, Копенгаген
Маниакально-депрессивный. Нильс услышал, как за закрытыми дверями Леон перешептывается с другими полицейскими, он знал, что именно так его чаще всего и характеризуют. Знал он и то, что в их мире под этим подразумевалось: у него не все дома. Но нет, Нильс не маниакально-депрессивный. Просто иногда у него бывают периоды подъема, а иногда он опускается на самое дно. Последнее такое падение на дно затянулось на несколько месяцев.
Нильс шел по центру комнаты, рассматривая свои голые ноги. Они по-прежнему дрожали, холод мешал ему окончательно сосредоточиться. На какую-то долю секунды Нильс даже засомневался: а стоит ли продолжать все это? Можно ведь уйти, позволить Леону действовать жестко. Сам он ни разу за всю жизнь не выстрелил из своего служебного пистолета — и ни разу не выстрелит в будущем, в этом он не сомневался. У него просто рука не поднимется. Может быть, именно поэтому он и стал переговорщиком — ведь в полиции только переговорщики всегда безоружны.
Нильс откашлялся и крикнул:
— Петер! Ты что, думаешь, я идиот? — Он сделал два шага в направлении спальни. — Ты что, думаешь, я не знаю, каково это? Каково работать так, как я и ты?
Он знал, что Петер слушает, он слышал его дыхание. Главная его задача теперь — завоевать доверие Петера и убедить того отпустить детей.
— Люди, которые с этим не сталкивались, не знают, что такое отнять у кого-то жизнь. Не знают, что это все равно что загубить свою собственную.
Нильс сделал паузу, чтобы его последние фразы на мгновение повисли в воздухе.
— Ответь мне, Петер! — крикнул он командным голосом. Такой жесткий тон удивил его самого, но Петер солдат, ему нужны приказы.
— Я сказал: отвечай, рядовой Янссон!
— Что ты хочешь? — крикнул Петер из спальни. — Что ты хочешь, гад?
— Нет! Что ты хочешь, Петер? Что ты хочешь? Ты хочешь убраться отсюда к чертовой матери? Я тебя прекрасно понимаю. Это действительно гадкий мир.
Никакого ответа.
— Я сейчас войду к тебе. Я безоружен и полностью раздет, как ты и просил. Я медленно открою дверь, чтобы ты меня увидел.
Нильс сделал три шага по направлению к двери.
— Я открываю дверь.
Он подождал несколько секунд, настраивая дыхание, помня о том, как важно дышать ровно и ничем не выдавать волнения. Закрыл глаза на мгновение, снова открыл их, толкнул дверь и остановился в проеме. На кровати недвижно лежала девочка лет четырнадцати-пятнадцати, Клара. Первенец. Постельное белье залито кровью. Петер сидел в дальнем углу комнаты и удивленно таращился на голого человека в дверях. На нем была солдатская форма; вид какой-то туповатый. Раненый зверь с охотничьим ружьем, нацеленным на Нильса, в руках и пустой бутылкой, стоящей между ног.
— Я сам решаю, что мне делать, — прошептал Петер, но голос его больше не звучал так уверенно, как раньше.
— Где Софие?
Петер не ответил, но, услышав тихий всхлип из-под кровати, опустил оружие и навел его на маленькую свернувшуюся калачиком на полу Софие.
— Мы все собираемся подальше отсюда, — сказал Петер, впервые глядя Нильсу в глаза.
Нильс выдержал его взгляд:
— Да. Мы собираемся куда подальше. Но не Софие.
— И она тоже. Вся семья.
— Я сейчас сяду.
Нильс сел на кровать. Кровь мертвой девочки капала с покрывала на пол, пачкая его босую ногу. В воздухе висел тяжелый запах слежавшихся одеял и спиртного. Нильс подождал немного, бездействуя. Он чувствовал, что Петер не готов убить свою младшую дочь. Существует много способов и техник для переговоров с захватчиками заложников, настолько много, что Нильс, например, отстал в профессиональном плане от двух своих коллег, которые прошли специальный курс в Штатах, в самом ФБР. По идее, он тоже должен был лететь тогда вместе с ними, но боязнь путешествий вынудила его остаться дома. Ему даже подумать было страшно о том, чтобы усесться в многотонный железный корпус и висеть на высоте почти сорока тысяч футов над Атлантическим океаном. Результат оказался довольно предсказуемым: начальники перестали задействовать Нильса в переговорах и вызывали его только в случае болезни или отпуска коллег, как сегодня вечером.