Если действовать по учебнику, тогда сейчас нужно начинать торговаться с Петером. Заставить его проговорить какие-то желания или выдвинуть требования, любые, какие угодно — только чтобы потянуть время и дать его мозгам успокоиться. Это может быть что-то совсем банальное, например, еще немного виски или сигарета. Но Нильс давным-давно отказался от всяких учебников.
— Софие! — крикнул он и тут же повторил снова: — Софие!
— Да… — послышалось из-под кровати.
— Сейчас мне нужно поговорить с твоим папой, и это не детский разговор. Так что тебе придется выйти.
Нильс говорил жестко, очень жестко, ни на секунду не отводя при этом глаз от лица Петера. Софие не отвечала. Нильс был теперь офицером Петера, его начальником, его союзником.
— Давай делай то, что мы с папой просим. Выходи из комнаты. Иди на лестничную площадку!
Наконец Нильс услышал, что девочка пошевелилась под кроватью.
— Не смотри на нас! Выходи, сейчас же! — громко сказал он.
Он слышал, как маленькие шажки пробежали по гостиной, как открылась и захлопнулась входная дверь. В спальне остались Нильс, Петер и труп девочки-подростка.
Нильс рассматривал солдата. Петер Янссон, двадцать семь лет, рядовой в отставке. Настоящий датский герой. Петер развернул ружье и приставил дуло снизу к своему подбородку.
Он закрыл глаза. Нильсу казалось даже, что он слышит, как Леон шепчет ему с лестничной площадки:
— Дай ему сделать то, что он хочет, Нильс. Дай придурку выпустить себе мозги.
— Где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?
Нильс был совершенно спокоен и разговаривал с Петером таким тоном, как будто они близкие друзья.
Петер открыл глаза, не глядя на Нильса, взгляд был направлен вверх. Может быть, он верующий. Нильс знал, что многие солдаты на войне разговаривают с полевым священником чаще, чем признаются в этом.
— Ты хочешь, чтобы тебя кремировали?
Петер еще сильнее сжал ружье.
— Если хочешь, я могу что-нибудь кому-нибудь передать. Я ведь последний, кто видит тебя живым.
Никакой реакции. Петер тяжело дышал. Этот последний поступок — лишить жизни себя самого — требовал, похоже, больше смелости, чем понадобилось на убийство жены и дочери.
— Петер, ты хочешь, чтобы я к кому-то зашел? Хочешь передать кому-то последнее слово?
Нильс говорил с Петером так, будто тот одной ногой уже в царствии небесном. За воротами в следующий мир.
— Того, что ты видел и делал в Ираке, не должен видеть и делать ни один человек на Земле.
— Правда.
— И теперь ты больше не хочешь здесь оставаться.
— Нет.
— Я тебя прекрасно понимаю. Есть какой-то поступок, благодаря которому тебя должны помнить? Ты сделал что-то хорошее?
Петер задумался, очевидно, о чем-то вспоминая. Впервые Нильсу удалось заставить Петера подумать не о том, как разнести в клочья себя, свою семью и весь этот проклятый мир, так что он продолжил гнуть свою линию:
— Петер! Ответь мне! Ты сделал что-то хорошее! Что и когда?
— Там была одна семья… в деревне возле Басры, которую ужасно обстреливали… — начал было Петер, но Нильс видел, что у него нет сил закончить рассказ.
— Это была иракская семья? И ты их спас?
— Да.
— Ты спасал жизни. Не только убивал. Это будут помнить.
Петер опустил ружье и на мгновение ослабил защиту, как задетый боксер.
Реакция Нильса была молниеносной: он тут же очутился рядом с ним и схватился за дуло ружья. Петер, который вовсе не собирался выпускать оружие, удивленно взглянул на Нильса, и тот решительно ударил его по голове тыльной стороной ладони.
— Отпусти! — крикнул он Петеру.
Раздавшиеся хрипы и стоны Нильс сначала принял за протест Петера, но тот молча сидел перед ним и был похож на человека, который полностью капитулировал. Завладев ружьем, Нильс обернулся и увидел, что девочка на кровати пошевелилась.
— Леон! — крикнул Нильс.
Полицейские ворвались в комнату — во главе, как всегда, мчался Леон. Все они набросились на Петера, хотя тот не оказывал никакого сопротивления. Было слышно, как бригада «скорой помощи» с шумом бежит вверх по лестнице.