В спальне стоял затхлый воздух, на ночном столике осела пыль, хорошо заметная в косых лучах солнца. Над кроватью нависала книжная полка, где теснились двадцать толстенных и невероятно тяжелых томов в кожаном переплете: полное собрание сочинений Ветеринга, издававшееся с 1850-го по 1874 год Голландской академией наук, с неприятно мелкими буковками, потоком латыни, обилием математических символов, с письмами и пространными трактатами, которые требовалось знать, но которые Юлиан даже не открывал. Напротив, под длинной трещиной на потолке красовалась старинная морская карта, купленная несколько лет назад в антикварной лавке: черная тушь на белом фоне, береговая линия континента, непонятная запись навигационных данных и голова змия с торчащими из воды острыми ушками — тончайшая работа.
Он взял последний том Ветеринга и раскрыл.
В этот момент из хаоса воспоминаний душа выбирает себе спутника, который, как ошибочно она полагает, будет сопровождать ее до самого порога, впрочем, не дальше. Мне довелось убедиться (прошу Вас, не докучайте меня вопросами о том, каким же образом), что сие решение, сколь бы малозначащим оно ни казалось, в действительности…
Юлиан захлопнул книгу и, уже немного повеселев, покачал головой. Бедный, спятивший старик, сколько же времени пришлось на него потратить! Он выдвинул ящик ночного столика: носовые платки, снотворное, пачка писем от Клары. Он взвесил ее в руке. Письма хотелось взять с собой. Но потом он положил их на место и закрыл ящик.
В коридоре Юлиана опять напугал человек из зеркала. Чужак, много моложе, глядел с невозмутимым спокойствием и любопытством. Юлиан медленно поднял руки и в течение бесконечной секунды думал, что тот, другой, не поддержит… Но потом руки в зеркале поднялись. Юлиан стал наклоняться вперед, пока не коснулся зеркала лбом. Он смотрел чужаку прямо в глаза — голубые, внимательные и чуть суженные за стеклами очков. И вдруг его охватило чувство, будто их поменяли местами, и это он является отражением другого, а не наоборот, и это он стоит сейчас в геометрически вывернутом мире, где мнимый коридор подделан под настоящий. Чужак сделал шаг назад, отвернулся и медленно направился к двери; Юлиан внимательно следил за ним, от его дыхания стекло запотело. Юлиан видел, как открылась дверь и тот, другой, вышел, оставив его одного, но он все равно продолжал смотреть туда и только постепенно сообразил, что скорее всего сам и был этим другим. Потер глаза, отступил назад и прислонился к стене, стараясь не глядеть в пустое зеркало. Он тяжело дышал.
Насторожился. И вдруг, словно привлеченные его вниманием, послышались шаги. Вверх по лестнице, они приближались, становясь громче, еще громче, стихли.
Он ждал, когда они начнут удаляться наверх. Но только тишина звенела в ушах, означая лишь одно: пришли к нему. Еще мгновение он изо всех сил старался поверить в то, что это просто ошибка. Но тут раздался скрежет ключа. Металл, чиркающий по металлу и не попадающий внутрь, так как изнутри торчал другой ключ. Ручка пришла в движение, и дверь одним рывком открылась.
Их взгляды встретились. У Юлиана закружилась голова. Прошло некоторое время, прежде чем он узнал это лицо: непомерно высокий лоб, толстые губы и маленькие колючие глазки; казалось, перед ним стоял незнакомец.
— Ты, — Юлиан откашлялся, — наверное, удивлен?
— Ах, — притворился брат, — не так сильно, как ты думаешь.
IV
отом, когда бессонными ночами он мысленно возвращался к этому вечеру, то уже не мог сказать наверняка, действительно ли шел дождь или это на душе было так промозгло и тоскливо, что со временем все в тот день — небо, земля и воздух — оказалось затянутым безысходной тоской. Юлиан еще ясно видел, как она надевала пальто, как дважды не попала в правый рукав, как он бросился на помощь и схватился за воротник. И еще слышал ее слова, для него, разумеется, не новые — он давно догадывался, но придававшие всему кошмару бледный налет достоверности.
А позже они как заведенные бродили по улице, туда-сюда, все снова и снова, пока ему не почудилось, будто двенадцать черных и три зеленых мусорных контейнера, брошенные шины, четыре припаркованных автомобиля и кучку собачьих какашек на краю тротуара он знает лучше всего на свете. Она взяла его под локоть; он молчал, и рука скользнула обратно, словно девушка почувствовала, что момент не совсем подходящий. То и дело на глаза попадались развязанные шнурки; теперь их никогда не завязать. Хотя возможность была, но он ее упустил, уже не наверстаешь.