Пока набиралась вода, я вынул из чемодана диктофон, кассеты с интервью и альбом «Мануэль Каминский{5}, жизнь и творчество». Потом достал мобильный телефон и прослушал сообщения: Эльке просила меня срочно перезвонить. Редактор отдела культурных новостей в «Вечерних известиях» хотел как можно скорее получить разгромную рецензию на Баринга. Потом еще одно сообщение от Эльке: «Себастьян, это важно!» И в третий раз: «Басти, пожалуйста!» Я задумчиво кивнул и отключил телефон.
В ванной я некоторое время с чувством смутного недовольства рассматривал собственную наготу. Положил альбом возле ванны. У тихо лопающихся пузырьков пены был приятный сладковатый запах. Я медленно скользнул в воду, на мгновение у меня дух захватило от жара; мне показалось, будто меня медленно несет по бесконечному, неподвижному морю. Потом я потянулся за книгой.
III
начала неудачные рисунки двенадцатилетнего подростка: люди с крыльями, птицы с человеческими головами, змеи и парящие в воздухе мечи, — начисто лишенные таланта. И все-таки великий Рихард Риминг{6}, два года проживший в Париже с матерью Мануэля, выбрал некоторые из них для своего поэтического сборника «Слова на обочине». Когда началась война, Риминг был вынужден эмигрировать в Америку и, пересекая океан, умер на корабле от воспаления легких. Вот две детские фотографии, пухленький Мануэль в матроске: на одной его глаза кажутся странно большими за стеклами очков, на другой он щурится, как от слишком резкого света. Некрасивый мальчик. Я перевернул страницу, от влаги бумага покоробилась.
А вот и символистская живопись. Он написал сотни таких работ, едва окончив школу, вскоре после смерти матери, в одиночестве, в наемной квартире, затаившись под защитой швейцарского паспорта в оккупированном Париже. Почти все эти работы он впоследствии сжег, немногие увидевшие свет были вполне бездарны: золотистый фон, беспомощно написанные соколы над деревьями, на которых растут тупо уставившиеся в пространство человеческие головы, тяжело взгромоздившаяся на цветок навозная муха, неуклюжая, будто из бетона. Бог знает, что заставило его такое написать. На мгновение книга опустилась в мыльную пену; блестящие белые хлопья, казалось, поползли вверх по странице, я стер их ладонью. Со старым рекомендательным письмом Риминга, он отправился в Ниццу, чтобы показать свои работы Матиссу, но тот посоветовал ему изменить стиль, и Каминский в растерянности вернулся домой. В 1946 году на экскурсии в соляных копях Клэрана он отстал от проводника и несколько часов блуждал в заброшенных штольнях. Когда его нашли и подняли на поверхность, он заперся у себя в комнате и не выходил целых пять дней. Никто не знал, что произошло на самом деле. Но с тех пор он стал писать совершенно по-другому.
Друг и меценат Доминик Сильва снял для него мастерскую. В ней он работал, изучал перспективу, композицию и теорию колорита, уничтожил все эскизы, начал заново, уничтожал и начинал снова. Два года спустя при посредничестве Матисса в галерее Теофраста Ренонкура в Сен-Дени состоялась его первая выставка. Там он впервые показал — я перевернул страницу — новый цикл картин: «Отражения»{7}.
Сегодня весь этот цикл выставлен в Музее Метрополитен в Нью-Йорке. Изображения зеркал, под разным углом стоящих друг против друга. На картинах открывались серебристо-серые переходы, теряющиеся в бесконечности, слегка изогнутые, затопляемые зловещим, холодным светом. Детали рам или пятнышки и пылинки на стекле повторялись в зеркальных пространствах, образуя ряды постепенно уменьшающихся копий, пока вовсе не исчезали где-то вдалеке. На некоторых полотнах, словно по недоразумению, можно было различить детали облика художника, руку, сжимающую кисть, угол мольберта, на первый взгляд случайно запечатленные и размноженные одним из зеркал. Там над одной свечой выгибались сразу десять одинаковых узких язычков пламени, здесь два поставленных под прямым углом зеркала, в которых благодаря отражению одного в другом возникало третье, где вещи представали уже не в зеркальной перспективе, а как они есть в действительности, настолько искажали усеянный бумагами стол с притаившейся в углу открыткой — репродукцией «Менин» Веласкеса, — что он превращался в странное в своей симметричности, невероятно сложное нагромождение оптических иллюзий. Андре Бретон{8} посвятил этому циклу восторженную статью, три полотна купил Пикассо, казалось, что уж теперь-то Каминского ждет слава. Но он не прославился. Никто не знал почему; просто не прославился, и все. Спустя три недели выставку закрыли, Каминский забрал картины и уехал домой, никому не известный, как и прежде. На двух фотографиях Каминский был снят в огромных очках, напоминающих глаза стрекозы. Он женился на Адриенне Маль, владелице процветающей писчебумажной фабрики, и год с небольшим прожил безбедно. Потом Адриенна ушла от него с новорожденной Мириам, а брак был расторгнут.