— Ну так пойдем! — Я вскочил, пружины кровати взвизгнули, он вздрогнул.
Несколько секунд он сидел не шевелясь, как будто не мог в это поверить. Потом он медленно протянул руку. Я подставил ему свою и в то же мгновение понял, что ничего уже не изменить. На ощупь она была прохладной и мягкой, но ухватилась за мое предплечье на удивление крепко. Я поддержал его, он соскользнул с кресла. Я замешкался, он потащил меня к двери. В коридоре он остановился, я решительно потянул его дальше. На лестнице я уже не понимал, кто из нас кого ведет.
— Не так быстро, — хрипло выдавил из себя я. — Мне нужно еще забрать ваши вещи.
VII
вот я действительно ехал на «БМВ». Дорога отвесно спускалась под уклон, фары выхватывали из мрака лишь несколько метров асфальта; я с трудом вписывался в повороты. Вот еще один поворот: я рванул руль, бесконечный вираж нас точно заглатывал; я подумал: вот сейчас, сейчас он кончится, — но он все тянулся и тянулся; нас вынесло на самый край обрыва, мотор закашлялся, я сбавил скорость, он взвыл, я вышел из виража.
— Раньше нужно переключать скорости, — сказал Каминский.
Я с трудом удержался, чтобы не огрызнуться, вот начался следующий виток, нельзя было отвлекаться: переключить скорости, сбавить газ, переключить скорости, мотор глухо заворчал, передо мной протянулась прямая дорога.
— Вот видите! — ухмыльнулся он.
Я слышал, как он причмокивает губами, краем глаза я заметил, что его челюсти безостановочно движутся. Он надел черные очки, сложил руки на коленях и запрокинул голову, поверх рубашки и свитера на нем по-прежнему был халат. Я завязал ему шнурки и пристегнул ремнем безопасности, но он тут же снова расстегнул пряжку. Он казался бледным и взволнованным. Я открыл отделение для перчаток и положил туда включенный диктофон.
— Когда вы последний раз встречались с Римингом?
— За день до его отплытия. Мы пошли гулять, он надел одно пальто поверх другого, потому что вечно мерз. Я сказал, что у меня что-то с глазами, на это он ответил: «Тогда тренируйте память!» Он безостановочно потирал руки, у него слезились глаза. Хронический конъюнктивит. Его очень пугало путешествие, он боялся воды. Рихард всего боялся.
И тут начался самый длинный вираж, который мне приходилось видеть: мне почудилось, что мы почти целую минуту вращаемся по кругу.
— А какие отношения связывали его с вашей матерью?
Он молчал. Материализовались деревенские дома: черные тени, освещенные окна, дорожный указатель с названием этого местечка, несколько мгновений над нами проплывали уличные фонари, на главной площади показались блестящие витрины. Еще один указатель, теперь уже с перечеркнутым названием, потом снова темнота.
— Он просто жил у нас. Мама кормила его ужином, он читал газету, а вечером уходил к себе в кабинет и там работал. Они с мамой всегда были на «вы».
Крутые виражи сменились плавными поворотами. Я перестал судорожно сжимать руль и откинулся на спинку сиденья. Постепенно я привык к горной дороге.
— Ему, разумеется, совершенно не хотелось включать мою мазню в книгу. Но он меня побаивался.
— Правда?
Каминский хихикнул.
— Мне тогда исполнилось пятнадцать, и я был законченный безумец. Бедняга Рихард считал, что я на все способен. Благовоспитанностью я уж точно не отличался!
Я раздосадованно молчал. Разумеется, то, что он мне сейчас рассказывает, — настоящая сенсация; но, может быть, он хочет направить меня по ложному следу, это все звучит просто невероятно. А кого мне спросить? Рядом со мной сидит последний человек, который знал Риминга. И все, о чем не упоминалось в мемуарах — два пальто, озябшие руки, страх и слезящиеся глаза, — уйдет вместе с его памятью. И может быть, именно я окажусь последним, кто еще… Да что это со мной?
— С Матиссом было то же самое. Он хотел меня вышвырнуть. Но я не ушел. Мои картины ему не понравились. Но я не ушел! Представляете себе, какое это производит впечатление: вас выгоняют, а вы просто не уходите? Так можно многого добиться.
— Знаю. Когда я писал репортаж о Вернике…
— Что ему оставалось делать? В конце концов он направил меня к коллекционеру.
— К Доминику Сильва.
— Ах, он был такой надменный, погруженный в себя и внушительный, а мне это было безразлично. И тут я, молодой художник, какой-то странный. Полупомешанный от честолюбия и жадности.
Последний поворот вливался в шоссе. Вот уже показалась остроконечная крыша вокзала, долина была такая узкая, что рельсы проходили вплотную к шоссе. Машина на встречной полосе остановилась и посигналила, я, не обращая внимания, проехал мимо и только тут заметил, что все еще еду с включенным дальним светом. Резко затормозила вторая машина, я переключил фары на ближний свет. Не выехал на автостраду, вот еще, платить. Дороги в это время и так пусты… Тени лесов, темная деревня; у меня возникло ощущение, что мы едем по вымершей стране. Я приоткрыл окно, ощущая себя легким и нереальным. Ночью, в машине, наедине с величайшим в мире художником. Кто бы мог подумать еще неделю назад!