Это оказалось для меня неожиданностью.
— Я просто делаю свою работу, — скромно возразил я.
— Как вы думаете, они продолжат запугивание?
— Вполне вероятно. Они ведь привыкли получать все, чего ни пожелают. Они жестоки, безжалостны, но свободная пресса должна стоять до конца. — Кого я пытался одурачить? Еще одна бомба или еще одно нападение — и я окажусь в Мемфисе, не успеет взойти солнце.
Она положила вилку и, устремив взгляд на улицу, где ничего особенного не происходило, погрузилась в размышления. Я, конечно же, продолжал поглощать угощение. Наконец она произнесла:
— Бедные малютки. Увидеть свою мать в такой ситуации!
Картина преступления, всплывшая в памяти, заставила-таки меня отложить вилку. Я вытер губы салфеткой и сделал глубокий вдох, чтобы пища немного улеглась. Ужас совершенного преступления потряс воображение всех жителей Клэнтона, еще очень долго в городе только о нем и говорили. Как обычно бывает, в пересудах все преувеличивали, рождались разные версии, которые, передаваясь из уст в уста, обрастали новыми красочными подробностями, выдуманные на ходу сочинителями. Мне было интересно узнать, какие слухи циркулировали в Нижнем городе.
— Вы сказали по телефону, что читаете «Таймс» уже лет пятьдесят, — напомнил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не рыгнуть.
— Это так.
— Вы можете припомнить более жестокое преступление?
Она помолчала несколько секунд, мысленно проводя ревизию минувшего полувека, потом медленно покачала головой:
— Нет, не могу.
— Видели ли вы когда-нибудь хоть одного Пэджита?
— Нет. Они предпочитают не покидать остров, так было всегда. Даже их негры оттуда не выходят: гонят виски, исполняют свои вудуистские обряды и занимаются разными другими глупостями.
— Вудуистские?
— Да, по нашу сторону дороги это знают все. И никто не имеет дела с пэджитовскими неграми. Никогда не имел.
— Люди, живущие по эту сторону железной дороги, верят, что Дэнни Пэджит изнасиловал и убил женщину?
— Те, кто читает вашу газету, безусловно, верят.
Это поразило меня больше, чем она могла представить.
— Мы лишь излагаем факты, — чопорно заметил я. — Парень арестован. Ему предъявлено обвинение. Он ждет суда в тюрьме.
— А как же быть с презумпцией невиновности?
Я поежился:
— Ну да, конечно.
— Вы считаете, что было справедливо помещать фотографию, где он в наручниках и окровавленной рубахе? — Ее чувство справедливости потрясло меня. Какое, казалось бы, дело ей или любому другому чернокожему жителю Нижнего города до того, чтобы с Дэнни Пэджитом обращались по справедливости? Мало кто когда бы то ни было волновался из-за несправедливого отношения полиции или прессы к черным обвиняемым.
— Но ведь рубашка уже была в крови, когда его привезли в тюрьму. Не мы ее испачкали. — Этот маленький спор никому из нас не доставлял удовольствия. Я с трудом сделал глоток чая: в желудке просто не оставалось места.
Мисс Калли одарила меня одной из своих фирменных улыбок и взяла на себя инициативу сменить тему:
— Как насчет десерта? Я испекла банановый пудинг.
Отказаться я не смог, но и съесть что-нибудь еще — тоже, поэтому прибег к компромиссу:
— Давайте немного передохнем, пусть пища уляжется.
— Тогда выпейте еще чаю, — предложила она и, не дожидаясь ответа, наполнила мой стакан. Мне было трудно дышать, поэтому я откинулся на спинку стула и решил вспомнить о своих журналистских обязанностях. Мисс Калли, съевшая несравненно меньше меня, принесла и поставила на стол печеную тыкву.
По словам Бэгги, Сэм Раффин был первым чернокожим учеником, принятым в одну из «белых» школ Клэнтона. Это случилось в 1964 году, когда он, двенадцатилетний, учился в седьмом классе. Опыт оказался тяжелым для всех. Особенно для Сэма. Бэгги предупредил, что мисс Калли, вероятно, не захочет говорить о младшем сыне. Ордер на его арест оставался в силе, в здешних краях он считался беглецом.
Поначалу она действительно не хотела затрагивать эту тему, но постепенно разговорилась. В 1963 году вышло постановление суда, запрещавшее чинить препятствия черным ученикам при поступлении в «белые» школы. Принудительная интеграция была еще впереди. Сэм был их младшим ребенком, и они с Исавом первыми решили отдать его в белую школу в надежде, что их примеру последуют и другие цветные семьи. Но этого не произошло, и в течение двух лет Сэм являлся единственным черным учеником предпоследней ступени на все клэнтонские средние школы. Над ним издевались, его били, но он быстро и сам научился орудовать кулаками, так что со временем парня оставили в покое. Он умолял родителей перевести его обратно в школу для черных, но те твердо стояли на своем, даже когда он перешел на последнюю ступень. Надо потерпеть, скоро станет легче, твердили Раффины себе. Борьба за десегрегацию семимильными шагами шествовала по Югу, и чернокожим постоянно обещали, что судебное решение по делу Браун против министерства образования вот-вот будет вынесено.