— Трудно поверить, что уже семидесятый год, а здешние школы по-прежнему разделены по расовому признаку, — сказала мисс Калли.
Судебные процессы на федеральном уровне и апелляционные решения здесь, на Юге, встречали ожесточенное сопротивление, причем, что характерно, штат Миссисипи сражался упорнее всех. Большинство белых жителей Клэнтона, с которыми я был знаком, не сомневались, что их школы никогда не станут смешанными. А я, «северянин» из Мемфиса, понимал, что это очевидно.
— Вы сожалеете, что отправили Сэма в белую школу?
— И да, и нет. Должен же был кто-то проявить мужество. Больно было осознавать, что ему там плохо, но это было дело принципа. Отступать мы не собирались.
— А как он теперь?
— Сэм — это еще одна история, мистер Трейнор, и ее я, вероятно, смогу вам рассказать только много позже. А может, и вообще не смогу. Так вы хотите посмотреть мой огород?
Это прозвучало не как приглашение, скорее как команда. Я последовал за хозяйкой через весь дом по узкому коридору, на стенах которого висели десятки фотографий в рамках — дети и внуки. Внутри дом был таким же идеально чистым и прибранным, как и снаружи. Дверь в глубине кухни вела на заднее крыльцо, от которого начинался Эдемский сад, простиравшийся до дальнего забора. Ни единый квадратный фут земли здесь не пустовал.
Словно яркая цветная открытка: ровные ряды грядок и вьющихся по решеткам помидорных плетей, а между ними — узкие дорожки, чтобы Калли и Исав могли обихаживать свое впечатляющее изобилие.
— Что вы делаете со всем этим богатством? — в изумлении спросил я.
— Кое-что съедаем, немного продаем, а большую часть раздаем. Голодным отсюда никто не уходит. — При этих словах живот у меня заболел пуще прежнего. Голод был понятием, мне в данный момент недоступным. Мисс Калли повела меня в огород. Я медленно шел за ней между грядками, а она показывала мне травы, дыни и прочие вкусные плоды, которые они с Исавом так заботливо выращивали, рассказывала о каждом растении, включая случайно встречавшиеся сорняки, — их она тут же почти сердито выдергивала и отшвыривала прочь. Просто идти через огород, не обращая внимания на непорядок, было выше ее сил. Она высматривала насекомых, давила настырных зеленых червей, норовивших обглодать помидорные листья, и мысленно делала заметки о поручениях, которые нужно дать Исаву. Неторопливая прогулка произвела чудодейственный эффект на мое пищеварение.
Так вот откуда берется еда, невежественно думал я. А чего было от меня ожидать? Городское дитя, ни разу в жизни не видевшее прежде настоящего огорода. У меня в голове роилась куча вопросов, но все они были столь банальны, что я предпочел держать язык за зубами.
Мисс Калли осмотрела кукурузные ростки и осталась чем-то недовольна. Потом сорвала бобовый стручок, разломала его, внимательно, как ученый, исследовала и сдержанно заметила: им не хватает солнца. Увидев пучок сорняков, сообщила, что, как только Исав явится домой, она пошлет его вырвать их. Я Исаву не позавидовал.
Через три часа, с желудком, снова набитым до отказа, на сей раз банановым пудингом, я покинул дом Раффинов, унося с собой полную сумку «весенней травы», с которой не знал, что делать, и бесценные заметки для будущей статьи. Получил я и приглашение прийти в будущий четверг на очередной обед. Еще мне был вручен собственноручно составленный мисс Калли список ошибок, замеченных в последнем номере «Таймс». Почти все они были либо типографскими, либо корректорскими — общим числом двенадцать. Во времена Пятна количество ошибок в среднем равнялось двадцати. Теперь снизилось почти вдвое. Такова была ее многолетняя привычка.
— Некоторые люди любят разгадывать кроссворды, — пояснила она, — а я — выискивать ошибки.
Трудно было не принять это замечание на свой адрес, хотя у нее, разумеется, и в мыслях не было кого бы то ни было критиковать. Я дал себе зарок впредь вычитывать корректуру более тщательно.
И еще кое-что уносил я с собой: ощущение, что в качестве награды обрел дружбу.