Я хихикаю, разрывая пачку Skittles и позволяя маленьким цветным камушкам рассыпаться по покрывалу. Мы оба выбираем по одной конфетке и смотрим друг другу в глаза, засовывая их в рот.
— О Боже, — стону я, откидываясь назад и жуя. — Как вкусно.
Трэвис хмыкает.
Я хватаю еще несколько и жую, меня омывает удовольствие от сладкого вкуса.
Возможно, я снова застонала. Но кто мог бы меня винить?
Я уже много лет не ела ничего сладкого.
Трэвис открывает пакетик мармеладок и жует одну, но морщится.
— На вкус нормально, но очень жестко. Не лучшим образом сохранились.
Я разрываю пакетик желейных мишек и пробую одного.
— Ммм. А эти хороши. Может, чуть тверже обычного, но все равно вкусно. И готова поспорить, что с леденцами все в порядке, поскольку они и должны быть твердыми. Нам стоит приберечь их — надолго хватит. Так у нас каждый день будет лакомство.
Трэвис кивает, жуя Skittles.
Какое-то время мы едим молча, вместе растянувшись на кровати.
В итоге я говорю:
— Такое чувство, будто наступил Хэллоуин.
Я кошусь на Трэвиса и вижу, что его голова повернута ко мне, а глаза не отрываются от моего лица.
— Такое же ощущение, — поясняю я. — Сладкий вкус во рту и даже слишком набитый желудок. И восторг от целой кучи конфет разом. Понимаешь?
— Ага. Именно такое чувство.
— Ты в детстве ходил по домам, крича «Сладость или гадость»?
— О да. В Мидоузе это было важной традицией. Все наряжались, родители возили нас вдоль тех длинных прямых улиц возле утиного пруда, где можно разом пройтись по десяткам домов, при этом не проходя много миль вверх и вниз по холмам, — уголки его губ приподнимаются в выражении, которое у него считается за улыбку. — Там было сотни детей, и все приходили в одни и те же дома. Бедные жители того квартала, должно быть, тратили целое состояние на конфеты.
Я хихикаю и беру несколько желейных мишек. На их разжевывание требуется немало времени.
— Думаю, это и дальше так продолжалось. На улице моих родителей ходило много ряженых, но все же это не основная их масса. А вот через несколько улиц от них… Вау. По тем дорогам невозможно было проехать в Хэллоуин, настолько много детей.
— А ты сама ходила просить «сладость или гадость» в Мидоузе?
— Нет. Мне было двенадцать, когда я переехала, и в первый год я никого не знала. А потом была уже слишком взрослой.
Трэвис переворачивается на бок, чтобы оказаться лицом ко мне. Он выглядит расслабленным, теплым и очень сексуальным в приглушенном освещении.
— Припоминаю, что иногда в мой дом приходили и подростки. Слишком взрослые, чтобы кричать «сладость или гадость».
— Знаю, — я смеюсь. — Некоторые были просто бесстыжими. Я так не делала. Хотя в церкви, которую я посещала пару лет, были вечеринки на Хэллоуин. Называли их «Вечеринки Аллилуйя», чтобы можно было называть себя приличным христианином и все равно получать конфетки.
Трэвис хрюкает, и я узнаю в этом звуке смешок.
— Знаю я эти вечеринки. В детстве я посещал ту же церковь, и тогда они их тоже проводили.
— Ты сказал, что моя бабушка учила тебя в воскресной школе?
— Да. Она была лучшей учительницей.
— Да, — моя улыбка кажется душераздирающей, грудь сдавливает от любви и скорби.
— Это точно.
Мы молча жуем, а минуту спустя Трэвис говорит, глядя в потолок:
— Я бы водил Грейс в ту церковь, чтобы твоя бабушка учила и ее тоже. Она могла бы посещать эти «вечеринки Аллилуйя».
Мое сердце сжимается еще крепче, еще сильнее. Я перевожу взгляд и вижу, как черты Трэвиса на мгновение искажаются.
Он любил свою дочку не меньше, чем я любила свою бабушку.
Он тоже ее потерял.
Не так давно.
Моя потеря вызвала ощущение онемения, но у Трэвиса этого нет. Я гадаю, имел ли он возможность оплакать смерть своей дочери.
Может, он оплакивал ее в недели перед ее смертью.
Может, он уже не умеет скорбеть.
Это одна из тех вещей, которые были потеряны, когда мир развалился на куски.
Я не знаю, что сказать. И я боюсь, что если скажу, то Трэвис отстранится. Он снова отгородится, а я не хочу, чтобы это произошло.
Так что я тянусь к его руке, лежащей на покрывале. Я переплетаю наши пальцы и сжимаю.
Он не сжимает в ответ, но не отстраняется.
Я держу его за руку меньше минуты. Затем отпускаю и снова тянусь к конфетам.
Я не хочу, чтобы он отстранился, так что ищу возможность разрядить атмосферу.
— Когда ты был маленьким, они заставляли детей наряжаться в библейских персонажей для этих вечеринок?