Когда она это сказала — спокойно, сочувственно, всё так же придерживая меня за плечо — я испугался. Вспомнил, как вел себя. И сейчас, и тогда, в прошлом… Майор говорил то же самое!
Наверное, она права.
…Генерал Марченко вручает конверт с кодами. Лицо торжественное и серьезное, хотя в кабинете, кроме нас, никого нет. От генерала явственно несет водкой. Мне кажется, он немного переигрывает…
На самом деле, никто не верит, что до дойдет до войны. Как говорят? «Худой мир лучше доброй ссоры…»
Я, не испытывая особых эмоций, в отличие от Марченки, уже пускающего скупую слезу, принимаю конверт. Отдаю честь, четко разворачиваюсь, выхожу, печатая шаг… Удивился про себя: а чего это генерал так расчувствовался? Потом дошло: он-то, в случае чего, в герметичном бункере отсидится.
Прощался он со мной, сыном его лучшего друга… Уверен был, что никогда больше не увидит.
Что со мной не так? Почему я равнодушен к людям, к их судьбам? Всегда был таким, с детства. Светка, супружница бывшая, так и говорила: — Чурбан ты, Макс… Никого не любишь, никого не жалеешь…
Свет, и так не яркий, тускло-желтый, начал меркнуть, сворачиваться в глухой туннель. Воздух сгустился до горячей патоки…
— Эй! Ты в порядке? — господи, до чего сочувственный у неё голос.
— Нет. Не в порядке. — в горле комок. — Слушай… дашь водички?
Я безумен… Опасен… — как заклинание. Будто каждое слово пробивает во мне дыру…
Убить. Кого-то одного — или всех… Как я мог докатиться? Я не убийца! Всплыло удивленное лицо Карпова. Он тоже не верил…
Конечно, я себя оправдывал. Карпов — предатель, Панда — шпионка… А ведь Марченко отдал конверт именно мне… Не кому-то из своих, приближенных, а мне. Потому что был уверен: уж я-то не подведу.
— Как… Как ты это сделаешь? — пусть скажет. Буду знать, чтобы не… как собака.
— У тебя есть контур отключения. Прости. Я знала, что так может случиться.
— Откуда? — откуда она могла знать? Знать, что я — такой?
— Ты не виноват, Маасима-сан. Это я. — уставился на неё, как на придурочную. Усмехнулся.
— Тем, что ты меня оживила? — удивленно поднимает брови.
— Ты же не верил!
— Поверишь тут… Ладно, ерунда. Не обращай внимания. Я урод. Чудовище. Меня за это и в первый раз убили.
Отвернулся к стене, чтобы не видеть её лица. Упрямо сжал губы… Вот, сейчас.
Но она только села ближе, и приподняв мою голову, положила к себе на колени. Ладошкой накрыла лоб. Не знаю, что сыграло роль: то ли её сочувствие, искреннее, не напоказ, то ли этот жест — так могла бы поступить мать, или любящая женщина… Глазам стало нестерпимо горячо, по щекам потекли слезы. Она гладила меня по волосам и говорила. Я слушал, глотая слёзы.
«…Работала на Пасифик Дайнэмикс. Программа „универсальный солдат“. Когда кого-то убивают, его сознание и разум можно перенести в искусственное тело. Такое вот воскрешение… Но они долго не жили. Что-то с головой у них делалось, плохое совсем. Я старалась об этом не думать. Ну, знаешь… Во имя науки и всё такое… У воскрешенных синтетов была тяга к самоуничтожению. Очень много людей умерло. Я виновата.
Решила уйти. Сбежать. Всё подстроила так, будто покончила с собой, и подалась в Анонимы»…
— А зачем на остров-то приплыла? Тоже из чувства вины?
— В какой-то степени. Много причин… И чувство вины, и ответственность и…
— Ответственность за что?
— Не за что, а перед кем. Перед человечеством, если хочешь знать. — помолчали. Я мало что понимал, но очень старался. — Я действительно многое могу… Такой уж талант. Могу изменить мир… к лучшему, я надеюсь. А раз могу — обязана делать…
— Над переносом сознания в новое тело я работала почти всю жизнь… Брата хотела спасти. Боковой амиотрофический склероз. Паралич.
— Ну, так теперь спасешь.
— Умер Хироси. Давно умер.
Шевелиться не хотелось. На счет смерти — стало всё равно. Какая разница? По большому счету — я уже был мертв.
— Послушай… Давай заканчивать. Как ты там говорила? Просто выключить…
Она замерла. Рассказывала, как переживала, что людей погубила, а теперь еще и я…
— Или давай — я сам? Ну сколько можно со мной, чудовищем, мучаться…
— Дурак ты, Маасима-сан! Я сто раз могла тебя отключить!
И правда… Как-то я об этом не подумал.
Вскочила. Наклонилась, провела рукой вдоль пут, и они свалились. Я боялся пошевелиться. Отчасти, чтобы её не напугать, отчасти потому, что боялся, как бы не развалиться на кусочки…