Внезапно прямо за спиной заурчал автомобиль. Я резко обернулся. Из зеленого армейского джипа мне навстречу, раскрыв объятия, выпрыгнул Томас — Туфик. Перепачканный сажей, всклокоченный, бледный, без обычных своих профессорских очков. Метнулся ко мне, обхватил руками, похлопал по спине:
— Are you OK?
— К сожалению, — пробормотал я, высвобождаясь.
— Поехали, поехали быстро! — ухватил за руку, поволок к машине. — Какое счастье, что имама обо всем предупредили. Всего за полчаса до бомбардировки! Но он жив, и это самое главное! Я оказался здесь совершенно случайно, и вот — увидел вас, — тараторил он, а джип уже летел на полной скорости вон из растоптанного города. — Почему вы в крови? Вы ранены?
— Это не моя кровь, — буркнул я.
— Хорошо, хорошо. — Томас, к счастью, не стал выспрашивать, чья же. — Эти нелюди… Вы видели, что они натворили? Большинство ракет попало в жилые кварталы.
Тысячи погибших! Бешеные собаки, подонки! Весь мир против них, а им наплевать!.. Но они за все ответят, Аллах свидетель, за все, за все ответят! Мир содрогнется, когда мы начнем мстить.
Паскуда ты трусливая, уныло подумал я и переспросил:
— Хаджи жив?
— Да, да, конечно! — счастливо воскликнул он. — Даже не ранен. Сейчас мы едем к нему. Хаджи недалеко, в оазисе Эль-Нафл. Он будет рад, что вы спаслись. — И, помолчав, добавил с тоской: — Нас осталось очень немного…
Мертвая, пустая дорога. Гладкая лента скоростного шоссе от горизонта до горизонта. Прозрачная лунная ночь. Скорость — около ста. Летим. Я — в ловушке. На такой скорости выпрыгнуть из машины — верная смерть. Может, к лучшему, а? Нет, нет. Сколько раз смерть наносила удар совсем рядом, обжигая плечо, — рядом, но мимо… Видимо, и в этом есть свой смысл. Что там, за горизонтом, куда мы мчимся, выжимая из машины последние силы? Не знаю, не важно. Я чувствовал, что уже не вполне принадлежу себе. Что есть силы, отчетливо и уверенно направляющие мою жизнь в им одним известном направлении. Попытки сопротивляться, действовать и думать выжгло из меня каленым железом. Так — значит, так. Влево — хорошо, вправо — замечательно. Не важно, доживу ли до рассвета. Все — не важно. Все — не имеет значения. Щепка не тонет, потому что легкая. Я — щепка сил. Никто, ничто, круглый ноль. Нет больше груза, который тянет ко дну. Совершены все грехи: убийство, изнасилование, предательство, воровство, трусость, подлость… Меня не связывают ни мораль, ни чувство вины, ни чувства вообще. Я глух и нем как стена. Мертв. Тело, труп. Разве можно умереть дважды?
Неожиданно резко сворачиваем с хайвэя на незаметный проселок, который теряется среди песчаных дюн. Томас сбрасывает скорость, отдувается, достает из-под сиденья початую бутылку джина «Beefeater». Вот так новости, отмечаю безразлично. Отхлебывает, протягивает мне — хотите? Молча принимаю, пью. Джин обжигает горло, крутым кипятком проваливается в желудок. Отдаю обратно — пьет Томас. Жадно, долгими судорожными глотками, кадык скачет вверх-вниз. Машина останавливается. Сумрачные дюны, ясная луна, золотые звезды.
— Мы в безопасности, — бросает он. Продолжаю молчать. Закуривает, глядя вдаль: — Какая красота… Если бы я мог выбирать свою смерть, выбрал бы эту пустыню, это небо, эти звезды. Удивительно…
— Что удивительно? — бормочу, отпуская губами горлышко бутылки.
— Мы с вами провели столько времени вместе… Через такое прошли… — Умолкает.
— И что же?
— Я знаю о вас почти все, а вы обо мне — ничего. Вас это не удивляет?
— Нет.
— Почему?
Молчу. Меня уже вообще ничто не удивляет. Тем более такие мелочи.
— Хотите, я расскажу вам одну историю? Пожимаю плечами. Томас пьет, отчаянно вливает в себя джин.
— Мне нужно выговориться, поймите… Еще тогда, в палатке, когда вы принесли мне поесть — не знаю, зачем вы это сделали, — я хотел поговорить… Но потом испугался. Подумал, что вы совершили этот поступок из мести, чтобы посмеяться надо мной, унизить… Я так долго исполнял свою роль, так долго плясал на сцене, что уже почти не различаю, где маска, где лицо. Вам знакомо это чувство?
Киваю, соглашаюсь.
— Маски, маски, маски… — Во всю силу легких втягивает в себя сигаретный дым, надолго задерживает, выпускает тонкой струйкой. — Может, нет его вообще, лица? Где оно? Как его узнать? Вы умеете отличать лицо от маски?
Равнодушно отвечаю:
— Нет.
— И я тоже! — Долгий, с бульканьем глоток, легкий звон стекла о зубы. — Ад — на земле, это правда… Вы можете меня не слушать, просто не перебивайте, прошу. Это очень важно для меня…
— О'кей.
Он долго молчал, выкурил целую сигарету, начал новую. Руки дрожали, веки дрожали, губы прыгали. Тяжело дышал, вздыхал, кривился. Минут десять, может, прошло.
— Well, once upon a time… В одной стране на севере Африки жил человек, которого звали Муса Марзук. Как пишут в дешевых романах, он происходил из знатного, но обедневшего рода, к которому, говорят, принадлежал в свое время танжерский эмир Якуб аль-Мансур. Муса был директором французского колледжа, знал, кроме родного, три европейских языка: французский, разумеется, английский и немецкий. Когда в его страну вошли танки генерала Роммеля, мистер Марзук не по собственной воле оказался переводчиком. Затем попал в плен к американцам, а через некоторое время, опустим подробности, и сам оказался в Америке. Нищим, голодным, бездомным иммигрантом. Он брался за любую черную работу, чтобы выжить. Грузил уголь в порту, отлавливал бродячих животных, чистил канализационные стоки, мел улицы…
Так прошло ровно десять лет. Муса жил в ночлежках, собирал подгнившие овощи на рынках, возле лавок, месяцами не видел мяса… В конце концов ему удалось собрать небольшую сумму и открыть маленькую торговую фирму: чай, финики, лимоны… Дело двигалось, Муса купил себе скромный коттедж, подержанный «форд». А потом встретил Джу-ли. Она была продавщицей в супермаркете. Белокожая, голубоглазая, с золотыми волосами… Стопроцентная американка доброй ирландской крови. Следуя дешевому роману, они полюбили друг друга с первого взгляда и поженились. Да, почти так все и было… Джули оставила свой супермаркет и стала вместе с Мусой торговать чаем и финиками. Потом у них родился мальчик, которого мать назвала Томми, а отец — довольно редким сейчас арабским именем Туфик. Через три года она умерла от перитонита. Тогда был очень суетливый день, десять тысяч дел сразу, и Джули решила сначала съездить в банк, а уж потом в больницу, хотя живот болел все сильнее и сильнее… Ее предки были ирландские крестьяне, она умела терпеть боль. Мальчик почти не помнил матери, но у него всегда стояли перед глазами белоснежная тонкая кожа, небесно-голубые глаза, золотые волосы… Простите, что говорю такие пошлости, но придумывать утонченные метафоры у меня нет настроения. Иногда мальчик думал, что его мать — ангел или Белоснежка…
Они остались совсем одни — Муса и его сын, Томас — Туфик. Отец решил, что в память о своей погибшей любви во что бы то ни стало передаст сыну все, что знает и умеет сам. Учил мальчика языкам и молитвам, читал ему «Тысячу и одну ночь», арабских поэтов, Коран… Он не хотел, чтобы Томас стал лавочником, нет! Только не это! Был колледж, оконченный с отличием, который стоил Мусе едва ли не всех его сбережений, потом — престижный университет. К сожалению, одаренного студента не смогли оставить на кафедре даже после того, как он с блеском защитил диплом, переведя с арабского очень редкий и сложный текст, поэму «Муаллакат» древнего аравийского поэта Зухай-ра. Кафедра арабской лингвистики была слишком мала… Томас разослал несколько сотен резюме, и в конце концов получил место в одном провинциальном университете, далеко на Юге. Представьте себе пыльный ковбойский городишко, где еще совсем недавно ничего больше не было, кроме салуна, борделя, банка и офиса шерифа…