Меня это развязное балагурство начало беспокоить. Когда человек, чей секретный банковский счет в оффшорной зоне заблокирован, так себя ведет, становится неприятно. Но к делу Борис Борисович и не думал переходить.
— Я когда в Москву приехал, — продолжал он невозмутимо, похлопывая ладонью по кожаному подлокотнику, — у меня такой маленький был фибровый чемоданчик, один. В нем две рубашки, одни брюки и галстук. Мне галстук дядька подарил на день рождения. Красивый такой, с павлинами. Ох, что за павлины! Куда он делся, ума не приложу. Так жалко! А сапоги отец справил. Он штатской обуви не признавал, ходил всегда в сапогах. Со скрипом, м-мм… Сошел я с поезда и сразу на Красную площадь поехал. Иду, значит, сапогами скриплю, а вокруг народу, народу! Аж страшно. Не-е, думаю, надо назад возвращаться. Потеряюсь я здесь, затопчут. Только когда экзамены сдал, малость успокоился. А бедность какая была! Я себе первый свой костюм только к свадьбе справил. А женился я, мои юные друзья, в двадцать семь лет. И выделили нам в общежитии комнату, так-то. Как у Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Квартиру получил в тридцать пять… Так что я вам даже завидую.
Он умолк, заботливо погасил сигарету. Собрал окурком пепел в аккуратную горочку посреди пепельницы. Мы с Кириллом оба теряли терпение, раздраженно переглядывались исподтишка. Борис Борисович, закинув ногу за ногу и слегка покачивая носком сверкающей, как офицерский сапог, туфли, продолжал как ни в чем не бывало:
— Все, знаете, к компьютерам не могу привыкнуть. В наше-то время компьютеров не было. Я еще арифмометр застал, железный «Феликс». Крутишь ручку и считаешь. Вот такая древняя штуковина. Мне вот сейчас в кабинет компьютер поставили, а я, ей-богу, даже включить его боюсь. Мало ли, не на ту кнопку нажмешь, еще сломается… Так и стоит себе. А вот внук мой, Данька, — того вообще от компьютера за уши не оттащишь. Восемь лет пацану, а уже все знает. Как ни приду — все в кого-то стреляет, в каких-то монстров. Или на самолете летает, Америку бомбит. Черт-те что, какие игры придумывают! Говорю ему: «Даня, пойдем в зоопарк сходим, что ли, мороженого поедим». А он мне: «Отстань, дед, мне еще главного гоблина замочить надо». Видали?! Что такое гоблин, Кирюша?
— Чудовище, Борис Борисович, — невесело ответил Кирилл, сцепив пальцы в сложный тугой замок.
— А слово «театр» через «и» пишет, вот вам и все чудовища, — сокрушенно заметил он, доставая новую сигарету. — Ладно, на правильную дорогу поставим, когда время придет… Так вы, мои юные друзья, уже обо всем переговорили, да?
Мы кивнули.
— Вот и славненько. У вас небось своих дел хватает, но уж простите. Надо постараться. Молодой человек в курсе, Кирюша?
— В курсе, в курсе, — пробормотал Кирилл.
Борис Борисович не торопясь открыл свой дипломат, повозившись с золочеными кодовыми замками, вынул пластиковую папку, подал мне. Но сделал это так, что пришлось потянуться через стол, хрустнув позвонками. Улыбнулся:
— Ознакомьтесь, пожалуйста. Здесь все, что вам нужно. Я накрыл папку рукой:
— Почитаю дома. В спокойной обстановке.
— Дома, мой юный друг, надо отдыхать, — произнес Борис Борисович таким тоном, что охота возражать сразу отпала. — А на работе надо работать. Читайте. Пока я здесь, можете задавать вопросы. Потом поздно будет.
Я послушно (в генах, наверное, сидит это послушание) пролистал бумаги. Ничего особенного: реквизиты банка, номер счета… Делу не поможет.
— Есть вопросы?
Выдержав паузу, собравшись с мыслями, сказал:
— Есть.
Кирилл вздрогнул.
— Задавайте. Если смогу, отвечу. — Борис Борисович был снова само радушие.
— Вот представьте себе… — начал я, понемногу смелея. — Представьте себе, что вы узнали некую информацию, которую вам знать не положено. Вы возвращаетесь поздно вечером к себе домой, входите в подъезд, и из темноты вам навстречу вылетают ровно девять граммов свинца…
Кирилл больно толкнул меня ногой под столом. Но я продолжил:
— Это очень неприятно. В газетах каждый день сообщают о таких происшествиях. А у меня жена, ребенок… Да и вообще…
Борис Борисович неестественно громко, подчеркивая каждое раскатистое «ха-ха», засмеялся. Делал он это с удовольствием, настойчиво и долго. Когда смеяться надоело, помахал ладонью в воздухе, разгоняя дым.
— Как учил в свое время товарищ Сталин, «кадры решают все», мой юный друг. А мы кадрами не разбрасываемся… Еще вопросы есть? Нет? Закрываем заседание? Ну, тогда за работу, товарищи. Увидимся в понедельник.
— Простите, — как можно вежливее произнес я. — Вы, наверное, не вполне себе представляете…
— Это вы не вполне себе представляете! — грубо оборвал меня он, с резким стуком опустив на подлокотник кресла крепко сжатый кулак. — Сколько вам потребуется времени?
— Не знаю… Может, месяц…
— Две недели, — жестко и отчетливо, звеня вороненым металлом каждого слога, отчеканил Борис Борисович, слегка изменившись в лице. — И не вздумайте меня дурачить, мой юный друг. Это неразумно.
Когда он вышел, мы с Кириллом долго молчали, стараясь не глядеть друг на друга.
— Он что, всегда такой? — спросил, наконец, я.
— Пьет много в последнее время, — глухо ответил Кирилл. — Тебе хватит двух недель?
— Господи, ну где ты ходишь? Сколько времени уже! — криком встретила меня Таня у дверей.
Глянул на часы: полседьмого. Сказал (ведь обычно являюсь ближе к полуночи):
— А что? По-моему, не поздно.
— Как не поздно! Осталось всего полчаса, — топнула жена ногой — это ее смешной жест нетерпения. — Машку я уже давно к родителям отвезла. Давай быстро собирайся, я тебе кофе с бутербродом сделаю, и полетели.
— Куда? — спросил я, глупый склеротик. Даже не обратил внимания поначалу на то, что Таня накрашена, причесана, эти важные процедуры могут отнять у нее и полдня, одета в вечернее платье. Этот чешуйчато-рыбий, в обтяжку, невероятного какого-то черно-бурого цвета наряд от Ватанабе я подарил ей на годовщину свадьбы. А купил в одном забавном комиссионном магазине, куда жены «новых русских» сдают наскучившие тряпки, Абсолютно новые вещи там обходятся в треть настоящей цены, чудеса капитализма. Так вот, я спросил ее: куда?
— Что? — Таня застыла в полудвижении, половина ее тела уже стремилась в кухню. С трудом удержала равновесие. — Что ты сказал?
Конечно, я сразу все вспомнил. Сегодня у нас событие. Идем слушать «Виртуозов Москвы», самого маэстро Спивакова во главе их, виртуозов. Консерваторская девочка, несостоявшаяся звезда виолончели, утонченное мое создание, она через третьи руки достала эти драгоценные билеты, с бешеной переплатой. Слева от нас, сообщила мне гордо, будет сидеть испанский атташе, справа — культовый театральный режиссер.
— «Виртуозы Москвы», — произнес я с мукой.
— Ну и?.. — В Танином голосе тяжело звякнуло настороженное железо, сталь ударила о сталь.
Я сел на табурет в прихожей, начал разуваться. Медленно расшнуровывал туфли, пытаясь подобрать нужные слова, выстроить их в соответствующем порядке. Какой, к черту, концерт, если сроку — всего две недели и я понятия не имею, что делать! Каждая минута дорога! Сесть немедленно за машину и думать, думать… Н-да, говорящая лягушка — это круто…