Мимо дивана неспешно прошла Катрине – разумеется, голая, с влажными после душа волосами. Подойдя к телевизору, она молча прикрутила звук.
– Ну а сейчас в чем дело? – буркнул Уле.
– Ни в чем.
– Мне что, нельзя посмотреть телевизор?
– Да можно, можно! Но неужели ты ничего не услышишь, если сделать немножко потише? Мне надо позвонить.
Она вышла в прихожую и захлопнула за собой дверь. За матовым стеклом очертания ее фигуры стали размытыми. Уле видел, что она присела к телефону. Да, Катрине – она такая: пошла кому-то звонить, не удосужившись даже одеться, зато позаботилась о том, чтобы он ничего не слышал. Он терпеть не мог ее скрытности и, как ему казалось, пренебрежения к себе. Уле сам не понимал, что заводило его больше – ее равнодушная нагота или то, что она закрылась, как будто он не имеет права знать, чем она занимается. В порыве ярости он вскочил с дивана и распахнул дверь.
– Сама прикрути звук! – рявкнул он.
Катрине взглянула на него. Взгляду нее был спокойный. Телефонный кабель скрутился петлей на голой груди. Ну прямо картинка из мужского журнала!
– И почему ты не оденешься? – продолжал он.
– Милый Уле, я только что из душа.
– Но ведь одеться могла бы!
– Уле, у себя дома я имею право вести себя как мне хочется.
– Но сейчас здесь я!
Она положила трубку и повернулась к нему.
– Обычно тебе нет дела, одета я или нет. – Она встала, сняла с крючка на стене полотенце, нарочно долго обматывалась им. Полотенце не до конца скрыло ее груди, и оно доходило до середины бедер. – Ну что, доволен? – Катрине снова села к телефону, взяла трубку и посмотрела на него снизу вверх.
– Нет! – Он все больше злился, потому что она нарочно говорила с ним холодно. За дурака его держит!
Ее голубые глаза полыхнули огнем.
– Мне нужно позвонить. Будь добр, уйди и дай мне спокойно поговорить.
– Кому ты звонишь?
– Не твое дело.
– Ах, не мое дело? – Кровь отлила от лица Уле Эйдесена.
Катрине вздохнула, закинула ногу на ногу, не спеша расправила полотенце.
– Уле, прекрати!
– Я хочу знать, кому ты звонишь.
– Зачем?
– Просто так.
– Я ведь никогда не спрашиваю, кому ты звонишь.
– А я хочу знать, кому ты звонишь сейчас.
– Зачем? – Катрине глубоко вздохнула и закрыла глаза.
– Я имею право.
Она прищурилась. Он терпеть не мог, когда она прищуривалась, а ее голубые глаза становились бесстрастными, суровыми и решительными.
– Уле, лучше не надо. Ты должен уважать мое право на личную жизнь!
Уле зажмурился. Продолжать не хотелось, но остановиться он уже не мог:
– Ты не должна от меня закрываться.
– Что ты сказал?
– Не закрывайся от меня!
– Я имею право побыть одна. И сама решаю, закрываться мне или нет, – угрожающе тихо ответила Катрине. – И всем… в том числе тебе… придется считаться с моими желаниями.
– Ты не одна, раз треплешься с кем-то по телефону!
Катрине посмотрела на стену с таким видом, как будто считала про себя. Глубоко вздохнула.
– Уле, не надо, – попросила она. – С меня хватит ревнивцев!
– Хочу знать, кому ты звонишь. Ты не имеешь права быть такой скрытной!
– Ах, вот как? – угрожающе тихо, почти шепотом спросила Катрине.
Уле метнулся вперед и, сам не понимая, что происходит, схватил ее за волосы и рывком вздернул вверх.
– Ай! – вскрикнула Катрине, вынужденно прижимаясь к нему. Полотенце упало на пол; мужская ладонь обхватила ее мягкую грудь. – Пусти!
Уле выпустил девушку так же внезапно, как и схватил; внутри все стало холодным как лед.
– Из-звини, – промямлил он и попробовал ее обнять.
Катрине уже успела завернуться в полотенце; на глазах у нее выступили слезы.
– Пошел вон! – Она оттолкнула его.
– Прости, пожалуйста!
– Ты совсем чокнулся! – Она провела пальцами по волосам.
– Я же извинился, разве не так?
– А я прошу тебя уйти! – крикнула Катрине. – Пошел вон! Мне надо позвонить.
Униженный Уле поплелся в гостиную.
– Ты не имеешь права заводить от меня тайны, – промямлил он. – Никакого права не имеешь, мать твою!