С риском, о котором не думал в тот момент, я кинул ему прямо на колени свой «Фромм» с полным магазином, «Нольт», в который зарядил особые боеприпасы. Запасной магазин к «Фромму» так и остался лежать в брошенном нами автомобиле, и сейчас я очень жалел, что не прихватил его с собой.
— «Нольт», — удивился Дюран. — У аришалийцев же свой калибр. Только не говори мне, что что-то делал с патронами.
— Я не такой дурак, — ответил я. — У меня континентальная модель «Мастерссона» под имперский патрон. Где бы я тебе одиннадцатимиллиметровые аришалийские патроны доставал? Они слишком дорого стоят.
Дюран кивнул и принялся сноровисто освобождать «Нольт» и «Фромм» от особых боеприпасов, заряжая их в длинный магазин своего автоматического пистолета.
— Думаешь, он догонит нас?
— И очень скоро, — заявил Дюран. — Папу Дока не остановят наши пули, а достаточно сильных магиков, чтобы справились с ним, так быстро на найдут. Нет таких в нашем урбе.
— А Бовуа тогда чем поможет? Я думал, он не очень рад тебя видеть после гибели Лобенака.
— Он вассал моего отца и не имеет права мне отказать. Я стараюсь не злоупотреблять этой властью, но сейчас такая ситуация, когда все средства хороши. Речь-то о наших с тобой шкурах.
— Бовуа мне сам говорил, что не может потягаться с Папой Доком и близко. Он, мол, не хунган даже вовсе.
— Бовуа — бокор, — согласился Дюран, как будто это всё должно мне объяснить. — У него нет лоа-наездника, как у Папы Дока или моего отца. Но вассальные клятвы в моей земле значат куда больше, нежели в Аурелии.
Выходит, несмотря на образование, полученное в Розалии, и годы жизни в Марнии, даже то, что кровь он проливал на фронтах войны именно в Аурелии, Дюран так и остался в душе уроженцем Чёрного континента.
Я мало что понял из его объяснений, но расспрашивать дальше не стал. Вряд ли он сможет рассказать всё так, чтобы дошло до меня, человека от мистики и религии Афры крайне далёкого.
Изменения, внесённые в мой организм алхимиками, работают весьма странно, далеко не всегда я понимаю, что именно они стоят за некоторыми вещами. Особенно когда веду гоночную машину по улицам урба на предельной скорости. Так что когда внутри словно плеснуло холодом, я не стал задумываться, что это может значить — просто резко крутанул руль влево, уходя на встречную полосу.
А в следующий миг рядом с нами на асфальт приземлился Папа Док. Промах его ничуть не смутил — хунган прыгнул к нам, легко преодолевая растущее расстояние. Время словно замерло для нас. Уж не знаю, это результат действия той алхимической дряни, которой меня накачали когда-то, или просто мой мозг так отреагировал в тот момент, но считанные секунды заняли куда больше времени, чем должны были. Я в подробностях разглядел Папу Дока, заглядывающего в окно нашего автомобиля, и медленно, словно воздух превратился в сироп, ползущую руку Дюрана с зажатым в ней «Фроммом». Даже заметил то, что флажок переключателя огня установлен в крайнее нижнее положение — полностью автоматическая стрельба.
«Фромм» протрещал безумной цикадой, поющей на одной долгой ноте, и выплюнул в Папу Дока всю дюжину особых боеприпасов. Папу Дока просто смело — с такого мизерного расстояния промазать нельзя, даже если стреляешь из «Фромма» одной длинной очередью.
Время снова побежало как надо, я едва сумел справиться с управлением. «Делиция» неслась на полной скорости по встречной полосе — и далеко не все успевали вовремя убраться с нашей дороги. Как мы в тот раз избежали аварии, даже не знаю — наверное, чудом, не иначе.
— Где Бовуа перехватит нас? — спросил я, когда стало ясно, что Папа Док сразу нас не нагонит.
— Он встретит нас на границе Беззаботного города, — ответил Дюран. — На иной земле он не сможет противостоять Хозяину Перекрёстков.
— Убей меня, не пойму, как он нам поможет. И ты, и он сам говорили, что Бовуа не ровня Папе Доку.
— У Бовуа нет наездника-лоа, — повторил Дюран, — но его наездником будет мой отец — такую силу имеет вассальная клятва, а уже моего отца оседлает Барон Самди.
Что-то подсказывало мне, что эта схватка будет очень эффектной.
Бовуа я сперва даже не узнал. Вместо робы он носил фрак, зауженные брюки на подтяжках и лаковые туфли. Правда, рубашкой отчего-то пренебрёг. Весь торс и его покрывала белая краска, но не нарочито грубые хаотичные мазки, как у Папы Дока, а продуманный рисунок, изображающий скелет человека. Особенно удался череп, нанесённый на лицо. Дополняли картину высокий цилиндр с белой лентой и элегантная трость с навершием, само собой, в виде человеческого черепа.