Звезды, звезды!
Люди поклоняются звездам, люди верят в звезды, счастливые звезды удачи и надежды.
Звезды рождаются по-разному: одни — в глубинах космоса и светят нам вечно, другие мелькают серебряной дугой у самой Земли и тут же гаснут.
Но есть на черном небе самые дорогие нам, людям, звезды: они всегда неподвижны в общем звездном хороводе, они от пуль, пробивших ночь над землей. В черном небе навсегда остались пунктиры звезд в память о тех, кто дал нам ценой своей жизни сегодняшний день, вечер и час, тихую ночь и звездный хоровод.
Вглядывайтесь! На небе есть неподвижные звезды.
Я женщина. Хочешь, открою тайну? Постарайся понять. Я и Ты — это весь Мир. Потому что Я и Ты — это Вечность. Потом будут ОНА и ОН, но это все равно МЫ. Я и Ты — это Вечность. Постарайся, наконец, понять.
Раньше по вечерам на Земле целовались, а по утрам воевали со спокойной душой, потому что знали, что вчера целовались и будет кому воевать потом. Ужас, какой был разумный мир!
После концерта я ужинал в маленьком ресторане. За соседним столиком встали, закончив ужинать, мужчина и женщина. Нерешительно они подошли ко мне.
«Простите, пожалуйста, — сказала она, — большое вам спасибо за сегодняшний вечер в театре. Это вам».
И протянула мне огромную красную розу на длинном стебле. Я поблагодарил и скоро сам, закончив ужинать, вышел на вечерний главный проспект. Я решил кому-нибудь подарить мой чудо-цветок. Я не мог отнести его домой, потому что он только подчеркнул бы убожество моей холостяцкой каморки. Навстречу мне шла длинноногая девушка в легком весеннем платье.
Я осторожно сделал шаг в ее сторону, вежливо извинился и с улыбкой протянул ей благоухающий цветок. Она резко отвернулась и пошла своей дорогой.
Я подумал, что, может быть, у нее неприятности или она неправильно меня поняла, и решил подарить розу женщине постарше. Я выбрал женщину средних лет, извинился, протянул ей похожий на факел цветок. Она грустно улыбнулась и, покачав головой, сказала:
«Выбрал бы ты себе, сынок, кого-нибудь помоложе».
Я завернул в сквер. На одной из скамеек сидели, обнявшись, парень и девушка.
Я подошел к ним:
«Ребята, я желаю вам счастья, это от меня».
Бедная моя роза… Парень угрожающе приподнялся:
«А ну, отойдем!..».
И опять я остался один. Вдруг мне пришла в голову мысль. Я подошел к пожилому мужчине:
«Простите, пожалуйста, кажется, у вас есть дочь или невестка… Подарите ей это от меня!».
— Во-первых, это моя жена! — прогремело в ответ…
Что «во-вторых», — я не стал слушать. Я решил, что моя роза никому не нужна… Но вдруг возле меня остановился розовощекий малыш. Я присел и спросил его:
«Тебе нравится? Возьми!».
И я протянул ему розу, похожую, наверное, на огромную погремушку. Он весело заулыбался и схватил цветок за стебель. Я рассмеялся и пошел домой. Выходя из сквера, я обернулся.
Малыша позвала мама и — о, какая досада! — он выпустил цветок из рук и побежал к ней.
А красная роза на длинном стебле осталась лежать на мокром черном асфальте. Трудно в большом городе дарить цветы. А может быть, правда, что дареное не дарят?
* * *
Я завтра скажу твоему мужу: «Я люблю ее глаза!».
Он все поймет, он поймет, что хлеб пахнет полем, а земля после дождя дымится. Он же поймет!
Утро наступает потому, что ты открываешь глаза.
А еще я люблю твои глаза потому, что это окна, через которые я смотрю на мир.
По утрам в большом осеннем парке я встречал человека, который подстригал фонтаны. У него были кожаный фартук, большие мокрые ножницы и деревянная расческа. Он ходил вдоль фонтанов, которых было в парке очень много, и подстригал ножницами водяные струи. Но вода капризна, она оставалась на том же уровне… А самое удивительное, что на лице этого человека не было раздражения, скорее, наоборот… Однажды, когда он закончил свою работу, мы встретились с ним в кафе за стаканом вина. Я спросил его, почему он выбрал такую странную профессию? Он подумал и, прищурив глаза, сказал, что на свете много профессий гораздо более бесполезных и много профессий совсем ненужных. И особенно часто люди любят подрезать, подстригать и вообще подравнивать, а это так тоскливо и неинтересно. Ну, скажите, кому нравятся подстриженные деревья?
— И, может быть, главное в моей профессии, — сказал, улыбнувшись, человек, который подстригал фонтаны, — чтобы люди, придя в парк, поняли: не все на свете можно стричь, а уж тем более — под одну гребенку.
* * *
Тихий пруд. Ивы опустили в воду уже желтые пряди, как на крышу черного рояля, и слушают тихие звуки осеннего парка. Лодки, серые клавиши, выщерблены и погнуты… Сижу на берегу с пригоршней камней… За спиной раздается голос: «Никогда не понимал этого бесцельного занятия — бросать камни пригоршнями. Если это так уж необходимо — дождитесь зимы, притащите по льду мешок камней и высыпьте на середину. Весной все будет на дне». Человек поднимает воротник и уходит. Он никогда не увидит ажурных кругов, идущих по воде от брошенного камня, нанизанных друг на друга, похожих на Эйфелеву башню с огнями по краям, которые зажигают на шальных волнах лучи уходящего солнца.
Занимая на станции Детство место в поезде Жизни, не пытайтесь обязательно протиснуться к окну. Слишком поверхностное будет впечатление. И совсем неважно, какой у вас вагон, хотя некоторые считают чуть ли не трагедией, если они едут не в мягком. В конце концов каждому, у кого есть билет — свидетельство о рождении, — место обеспечено…
Важно другое: чтобы на многочисленных остановках — Юность, Зрелость, Творчество, Неудача и, может быть, Счастье и многих других, радостных, но, к сожалению, коротких, все сделали бы всё возможное, чтобы после, когда придет время для вас, прощаться на тихом полустанке…
Ах, как осуждали художника соседи! Все говорили о том, что он такой талантливый, и как жаль, что он пьет, втайне радуясь, что он хоть в этом похож на них. И никто не знал, что у художника в доме уже давно в кувшине для вина — простая ключевая вода, и ее по утрам легкой походкой приносит та, которую он любит. А хмельной он оттого, что пьет утреннее солнце, белизну снежных вершин и расплескивает их кистью по своим полотнам. Я заходил в его всегда открытый дом, пил воду из того кувшина и, покачиваясь, счастливый и печальный, шел домой. Наверное, это была все-таки не простая вода, или тому виной гибкие руки, наливавшие воду, и глаза девушки, которая так любит художника, глаза цвета горной фиалки. Бедная моя голова так кружится, и мне так хорошо! А вон и глупые соседи что-то уже говорят обо мне. Ну и пусть!
По голой земле мела первая поземка. Голые деревья дрожали верхушками, небо было серым и только у горизонта чуть светилось. Море плевалось в берег рябью белых гребешков. Почерневшие домишки с обшарпанными палисадниками насупились плотно закрытыми окнами. Одинокий крик стлался над берегом. «Не хочу так жить! Не хочу!..» — причитала молодая женщина в старом платье, привалившись грудью к палисаднику, увешанному линялыми стеблями кукурузы.
«Не хочу так жить!» — в крике было все: и пьяный муж, и тоска по другой, интересной жизни, и обида за потерянные годы, и страх перед огромной холодной зимой. Из дома вышла старуха и стала что-то тихо говорить женщине. Может быть, старуха ей сказала, что криком не поможешь, а, может быть, о том, как сама когда-то горевала, а потом все обошлось. С моря подуло сильнее, посыпала мелкая снежная крупа, стало темнеть. Все живое смирилось с наступающим мраком и заглохло, замерло. И только остался звенящий протест человека, отчаянный вызов бедам и горю: «Не хо-чу так жи-ить!».