Эта неделя! Ее никогда на Земле не забудут. Газеты печатали только статьи о космосе и предстоящем с ним разговоре. В Ереване киевское «Динамо» проиграло матч «Арарату», но этого никто даже не заметил.
В Париже диспетчер аэропорта «Орли» спутал графики двух рейсов, и правительство Канады улетело в Токио, а японский премьер оказался в Монреале. Наконец, 22 марта, в 12 часов по Гринвичу, человечество, приникшее к радиоприемникам и телевизорам, услышало женский голос:
— Алло, алло, Земля! Говорит межгалактическая станция связи гуманоидных цивилизаций, старшая дежурная станции — Этли Омфи.
Взволнованный голос земного диктора ответил:
— Го-во-рит Земля! Го-во-рит Земля!
Послышалось щелканье, свист, и серебряный голос ответил:
— С кем вы хотите говорить? Наш диктор не растерялся:
— С цивилизацией, девушка, с разумными существами хотим говорить!
— Вы что, первый раз на связи, что ли? — в серебристом голосе послышалось раздражение.
— Да, — упавшим голосом ответил наш диктор.
— Хорошо, соединю вас с филиалом координационного центра молодых цивилизаций. Ждите.
Что-то щелкнуло, и наступила тишина. Через несколько минут с Земли снова полетели в космос мощные сигналы кванто-кварковых установок. Серебристый голос откликнулся:
— Что там еще?
— Девушка… — голос нашего диктора вибрировал. — Мы хотим говорить. Мы с Земли.
— Я же сказала: ждите. Линия перегружена. Соединю в течение одного люмфо-пи-кварка.
— Люмфо-пи-кварк — это же двадцать пять тысяч лет, — раздался голос астроматематика Саркисяна.
Передача прервалась.
Люди молча разбрелись по пыльным земным дорогам. Им ничего другого не оставалось, как всерьез приняться за земные дела.
К славному одесскому пароходству этот рассказ никакого отношения не имеет.
Автор
Теплоход «Иван Чихира» тонул в двух метрах от пирса. Палевая одесская осень роняла зеленые ежики каштанов на приморский бульвар, под ноги самым красивым девушкам на свете. А теплоход тонул в двух метрах от пирса, на глазах у смеющейся красавицы Одессы. Тонул ли? Тонул или не тонул? С одной стороны — тонул; весь город видел, что тонул, но с другой стороны (со стороны капитана и пассажиров — работников пароходства, отправившихся на экскурсию в Батуми) — не тонул, ибо на руках были все документы, подтверждающие, что в ближайшем квартале «Иван Чихира» утонуть не может: заключение комиссии о капремонте, справки о состоянии обшивки, трюма и т. п. А то, что вся Одесса смеялась и кричала: «Спасайся, кто может!» — так это ж Одесса! Между тем теплоход все больше погружался в ультрамариновое море: вода уже заливала нижнюю палубу. Собрав свои пожитки, переметнулся на берег боцман Семенов, темный человек, не веривший в документы; за ним потянулись несознательные матросы.
Но капитан Филимон Смурило твердо стоял на своем:
«Быть того не может, чтоб теплоход утонул, если сам тов. Фунькин подписал приказ — идти «Ивану Чихире» в Батуми».
Палевая одесская осень роняла зеленые ежики каштанов на приморский бульвар, под ноги самым красивым девушкам на свете. А теплоход утонул. С капитаном и работниками пароходства. Вся Одесса видела, но по «предписанию» 15 октября «Иван Чихира» должен прибыть в Батуми, и если он опоздает, у многих будут неприятности.
А то, что вся Одесса видела, так это ж Одесса!
Иван стал миллионером.
Знаменитый солист циркового джаз-ансамбля лилипутов, самый маленький «ударник» в мире (рост — 117 сантиметров) — миллионер!
Об этом сообщила Инюрколлегия… Иван Забияка (настоящая фамилия — Дятлов) стал обладателем трех миллионов долларов, оставленных ему как единственному представителю стариной купеческой династии Дятловых.
Эта заокеанская весть пришла перед началом спектакля. Тонкими голосами лилипуты создавали атмосферу птичника, в котором кудахтал басом бывший борец, руководитель коллектива:
— Иван, обмыть надо бы, чтоб все как у людей. Иван, симпатичный курносый малыш с прямыми прядями длинных льняных волос, небрежно крикнул:
— Дон Диего Альварес, по прозвищу Быстрый!
Дон Диего, долговязый ассистент, всегда готовый к услугам, вырос из-под барабана. Забияка выдал ему всю свою наличность.
Представление прошло «на ура», зрители не хотели отпускать Ивана Забияку за его веселую песенку: «Не тону в воде, не горю в огне, Потому что ты улыбнулась мне». Наутро болела голова, но ему не надо было идти на репетицию. Какой же дурак будет работать, если он миллионер? Вчера труппа прощалась с Иваном. Совсем! Навсегда! Не будет теперь «жлобов»-администраторов, не будет больше чужих квартир-клоповников, бутербродов наспех, миллиона добрых улыбок, цветов, криков «браво», не будет «заводной» работы, когда не замечаешь, как летят часы… Ничего этого больше не будет.
— Молодой человек, — вывел Забияку из задумчивости человек в форме, сидевший напротив. — Вы оставляете все деньги себе или часть жертвуете на что-то?
— Нет, нет! — сказал Забияка. — Я забираю все! Да, да, все три миллиона, и покупаю себе на 15 лет постоянное место ударника Ивана Забияки.
Ладошками рук он ритмично застучал по столу, и стаканчик для карандашей и две чернильных крышки подхватили его песенку: «Не тону в воде, не горю в огне, Потому что ты улыбнулась мне…»
Все необычно в гардеробной знаменитого укротителя, облепленной фотографиями его партнеров — черных, как осенняя ночь, желтых, как песок Сахары, полосатых, пятнистых. Необычен и он сам, сорокапятилетний, высокий, с темно-серебристой шевелюрой и карими смешливыми глазами. Я спрашиваю его о том, что может заинтересовать, на мой взгляд, читателей нашего журнала. Он великолепно рассказывает о своей профессии; в каждом маленьком рассказе о его талантливых котятах (так он называет пантер, тигров и львов) — обязательно смешные и забавные происшествия. Он угощает меня армянским вином, потом начинает переодеваться. Снимает роскошный, весь в сверкающих камнях, колет. Под колетом — обыкновенная белая спортивная майка. Он снимает и майку.
И я невольно вздрагиваю: все его тело в каких-то неправдоподобных рваных рубцах.
Взглянув на меня, он разражается смехом:
— Да нет, это у меня не на работе, это — в сорок третьем, в гестапо.
Зря, просто так обижать человека не надо. Потому что это очень опасно.
А вдруг он Моцарт? К тому же ещё не успевший ничего написать, даже «Турецкий марш».
Вы его обидите — он и вовсе ничего не напишет. Не напишет один, потом другой, и на свете будет меньше прекрасной музыки, меньше светлых чувств и мыслей, а значит, и меньше хороших людей. Конечно, иного можно и обидеть, ведь не каждый человек –
Моцарт, и всё же не надо: а вдруг…
Не обижайте человека, не надо. Вы такие же, как он.
Берегите друг друга, люди!
Фотоархив
(избранные фотографии)
** ^.
