— Ну, давай, я хочу тебя, — истомно застонала девушка, будучи не в состоянии справиться с вырывавшимся из нее безумным сексуальным влечением. Девственник прильнул к разгоряченному, переполненному страсти женскому телу.
— Ну, давай же! — громко закричала она, чувствуя, как проваливается в бездонную яму неземного блаженства. Любовник дернулся и замер, осознав, что желание близости закончилось в пупке. Детородный орган, призванный доставить плотское удовлетворение, вяло висел, как банан на пальме. Раздосадованный подлой выходкой мужского достоинства, он схватил его руками и бешено затряс. Унижение и стыд, казалось, влившиеся в руки, душили неподвластный всему организму, взбунтовавшийся орган. Так и не дождавшись удовлетворения своих желаний, разгоряченная бурными фантазиями, девушка подняла голову. Перед ней, сгорбившись, сидел неумелый любовник, трясущий в руках мужское начало. Не удержавшись, она дико засмеялась, заполняя комнату звонким смехом, — представив Анатолия в роли Самсона, разрывающего пасть не льву, а маленькому червячку. Еле сдерживая слезы, подступившие к глазам, юноша быстро вскочил с кровати и, накинув одежду, стремглав выскочил из комнаты. Этот пронзительный женский смех, подобно тысячам колоколов, разрывающих слух, преследовал его, даже когда он быстро спускался по ступенькам вниз, и оставил в покое только тогда, когда он был уже в километре от серого, обшарпанного здания общежития. Скрывшись в раскинувшихся кронах деревьев, юноша оперся на одно из них и тихонько заплакал, дав волю своим смертельно оскорбленным чувствам и эмоциям. Приехавшие в понедельник соседки из уст Натальи получили полный и достоверный отчет о неудачно сложившемся любовном вечере. Ровно через сутки, во вторник, каждый студент ПТУ знал, как началась и как закончилась любовная эпопея рыжеволосого карлика.
Жестокая правда того злополучного вечера повлекла за собой постоянные, обидные выпадки, заставившие рыжеволосого студента бросить учебу и тем самым похоронить раз и навсегда надежды о простом человеческом счастье.
— Слушай, давай решим насчет завтра, а то ты уже достал с этой шлюхой, — нервозно осек компаньона палач, нарезая колбасу мелкими ломтиками. — Надо уже план мозговать, а ты все с этой мертвой дурой, вот пристал! — разошелся он не на шутку, с ожесточением вонзая острое лезвие в колбасу. Подельника передернуло, будто он замерз на морозе, когда представил себе истинную немыслимую ярость и нечеловеческую жестокость низкорослого главаря.
— Чё, какой план? — поинтересовался насильник, открывая пробку у одной из бутылок. Закрывавшая бутылку пробка интересовала его больше, чем завтрашний день. Бутылка водки даже и не думала расставаться с пробкой, но после недолгих попыток все же сдалась, и прозрачная сорокаградусная жидкость в равных пропорциях разлилась по двум плохо вымытым стаканам.
— Я насчет того урода, Борьки, завтра мы должны его замочить, ты меня понял? — процедил главарь, усаживаясь за стол. — Завтра ты скажешь ему, что тебе известна кое-какая информация насчет Юли. Борька будет спрашивать: «Так мол и так, в чем беда?» А ты ответишь: «Мол, времени нет, загляни вечерком, поговорим». Уразумел? — учил подельника душегуб и, оторвавшись от приготовления бутерброда, в ожидании ответа на свой вопрос посмотрел на горбуна. Подельник неустанно забивал рот бутербродом, с любовью уложенным тройным слоем колбасы на тонкий ломтик хлеба.
— Да, шеф, все сделаю, будь спок! — буркнул он набитым ртом и, громко чавкая, продолжил ужин.
«Ну ладно, хрен с ним, бесполезно разговаривать, путь жрет, завтра на голодный желудок разберемся,» — утешил себя пришедшей мыслью Анатолий и, налив еще один стакан сорокоградусной, чокнулся с компаньоном за удачное окончание похода.
Глава 25
К семи часам утра город, казалось, медленно просыпался. Уходившие высоко вверх бетонные здания заслоняли горящий багровый рассвет, который гладким полотном был натянут на небосводе. Природа нарочно после мрачного и пугающего темного фона подлила яркие, возбуждающие краски, для того чтобы город с его горожанами как можно быстрее проснулся. А позже заменяла его на спокойный и умиротворяющий, кристально чистый, голубой лоскут.
Сохранивший себе жизнь юноша неторопливо двигался меж окружающими его бетонными, серыми монстрами с горящими немногочисленными глазницами. Необычайно огромный желтый диск солнца, поднимающийся из-за горизонта, заливал улицы просыпающейся столицы Удмуртской Республики теплым, жизнеутверждающим светом. Одинокий путник, бредущий к себе домой, не замечал великолепно прорисованной картины раннего рассвета, где природа выступала в роли неподражаемого художника, с мастерством которого вряд ли бы захотели потягаться именитые мастера кисти и красок. Бездонная пустота, царствующая в голове Максима, прогнала надоедливые, как весенние мухи, мысли об Оле и о своем гнусном соучастии в ее убийстве. Жестокая и беспощадная реальность прошедшей ночи сейчас представлялась маленьким воспоминанием кошмарного сна. Дойдя до дома, он, как робот, поднялся по лестничным ступенькам на четвертый этаж и, повернув ключом замок, отпер дверь. Не включая света, предатель на ощупь повесил куртку на крюк вешалки, висевшей на стене в небольшом коридоре. Войдя в единственную комнату квартиры, он грузно плюхнулся на диван, блестевший от отбрасываемого на него назойливого света, беспрепятственно проникающего в жилище. Юноша вот уж как второй год единовластно распоряжался четырьмя стенами в старой хрущевке. Когда ему исполнилось шесть лет, он потерял родителей, которые погибли в автокатастрофе. Отец не справился с управлением, и зеленый «Москвич», пару раз перевернувшись, упал в овраг, похоронив под собой его родителей. С этого времени бабушка взялась за его воспитание. Но пару лет назад она в очередной раз мирно заснула всего на одну ночь, которая превратилась в бесконечно долгую вечность. С тех пор он остался один, ощутив невыносимое одиночество в большом и вечно куда-то спешащем городе. Встреча с Олей резко изменила его жизнь, наполнив пустое, и израненное сердце теплом и заботой. Эта девушка, сама того не замечая, стала для него чуткой и любящей матерью, балующей бабушкой и мудрым, рассудительным отцом. Она для него была единственной связующей нитью с окружающим миром. Миром, полным цинизма и фальши, где в одиночку очень трудно удержаться и выстоять, оставшись при этом настоящим человеком. Как только лицо Максима коснулось обивки дивана, веки мгновенно налились свинцовой тяжестью и медленно сомкнулись, тем самым поставив жирную точку в окончании безумной ночи, неторопливо отползавшей с улиц Ижевска.