«Может быть, она не хочет меня видеть». — робкой ноткой промелькнула в больной голове жестокая мысль.
«Да-да. Оля не желает тебя видеть», — цинично поддержал внутренний голос.
«Вот именно, не ж-е-л-а-е-т», — добавил он, растянув последнее слово по буквам, тем самым обрубив единственную жизненную нить, на которой держались редкие капли самообладания. Силы окончательно оставили предателя, и он грузно сел в проем между земляным настилом могил. Он сидел в нем, как несуразный механический робот, остановившийся при поломке питающих батарей. В такой позе юноша просидел не менее получаса, в абсолютном бездействии и равнодушии, взбудораженным воображением переваривая вынесенный приговор. Он встретил его без слез, без сожаления, словно в последние секунды уже сам знал исход своей судьбы. Надеяться найти среди нескольких-десятков, а может быть, и сотен тысяч необходимую могилу было так же глупо и нелепо, как ставить все состояние на самую слабую лошадь при бегах, заручившись призрачным шансом на чудо. Некоторое время спустя, под напором приближающегося осеннего вечера, он нехотя приподнялся. Сил передвигаться не было, но все равно Максим угрюмо повернул налево и, еле переступая, зашагал к единственному месту на кладбище, где его приход ждали с нетерпением. Он прошагал не менее нескольких сотен метров по узкой, поросшей сорняками тропинке, пока не подскочил, будто ошпаренный. Впереди себя он увидел массивный кованый крест, по бокам которого, прислонившись, стояли два больших венка, украшенных пластиковыми цветами и черными лентами. Ватными ногами он осторожно начал приближаться, опасаясь одним невольным движением разрушить маячившее впереди видение. Но призрачный мираж: оказался естественным и натуральным, когда приблизившийся вечерний посетитель смог кончиками пальцев рук ощутить смертельный холод, исходивший от отшлифованной до блеска доски, приклепанной к кресту. На ней рукой мастера было выгравировано: Звягинцева Ольга Игоревна 03.05.1981–26.09.2001. Как подкошенный, он рухнул на глиняный бугор, жадно и нетерпеливо обхватив его руками. «Девочка моя любимая, солнышко мое ясное, — вырвалось из его уст. — Я знаю, что предал тебя, я знаю, что ты никогда меня не простишь. Но я не хотел этого, я не хотел причинять тебе боль и страдание. Прости меня, если сможешь. Но я не смогу жить без тебя, я не смогу носить в своем сердце эту яростную боль». Соленые ручьи беззвучно ползли по состарившемуся юношескому лицу. Он без устали гладил причудливые узоры креста. Они представлялись ему милым девичьим лицом. Но она не слышала его мольбы о прощении, навечно застыв на двухметровой глубине, заваленная пластами глины, в тесном деревянном гробу. Ему еще долго представлялось, что он нежно гладит живую Оленьку, чувствуя волнующий запах ее волос. Придуманный им же самим дурман погрузил его в нереальный мир фантазий и воспоминаний, за стенами которого была отравляющая действительность. Спустя некоторое время защитные стены исчезли, возвратив юношу обратно в реальность. В ней была могила убитой девушки и проникшие на кладбище вечерние сумерки, вслед за которыми ворвется темная ночь. Юношеские губы нежно поцеловали стальную табличку. Он воткнул розы в основание кованого креста и привстал. Ему пришлось с силой заставить себя уйти от любимой девушки. Израненное сердце рвалось на части от понимания того, что он оставляет ее здесь одну, совершенно одну, навсегда в этом страшном и пугающем, месте.