– Опять, значит, господа вернулись, – сплюнул под ноги старик Дронов…
Расстрел
Арестованных втолкнули в товарный вагон, что стоял в железнодорожном тупике возле мастерских, закрыли дверь на засов, оставили часового.
Пахло пылью и гарью, единственное окошко зарешечено. Скрипучий пол усыпан опилками. Сквозь щели пробивались лучи солнца.
Тихон уселся на пол рядом с Резовым.
– Что с нами сделают, дядя Иван?
Токарь не успел ответить, как Степан Коркин зло и мрачно произнес:
– Прикончат – и дело с концом.
– От Алумова жалости не жди, – согласился Иван Алексеевич.
Услышав это, к нему подскочил рабочий из бывших красногвардейцев:
– О чем же вы думали, большевики? Давно надо было Алумова прижучить. А теперь он нас…
– Все зависит от того, что сейчас в городе делается, – сказал Резов.
– Неспроста контрики золотые погоны нацепили, – буркнул Коркин. – Зря бы рисковать не стали.
Прошел час, второй. Рабочие молчали, гадая, что их ждет впереди. Слышалось, как под ногами часового похрустывает гравий.
И вдруг с другой стороны вагона – шепот:
– Дядя Ваня?..
Тихон встал на колени, наклонился к узкой щели между рассохшихся досок.
– Сережка, ты? Чего шастаешь? Часовой увидит – с нами окажешься…
– Не увидит, тут кусты вплотную… Вас расстрелять хотят. Своими ушами слышал…
– Не знаешь, что в городе? – спросил Резов.
– Алумов хвастал – весь город у них в руках. Только врет, вроде бы со Всполья пушки бьют…
– Слышали, товарищи? – обернулся Иван Алексеевич к рабочим. – Если вокзалы у наших – помощь придет…
Шаги часового приблизились – Сережка затих. Потом шепнул в щель:
– Ждите! Ночью попробую дверь открыть… – И бесшумно отполз от вагона.
И опять в тюрьме на колесах тишина, прерываемая только вздохами. Помощь городу придет, но останутся ли они в живых – вот, наверное, о чем думал каждый.
Часовой насвистывал «Семеновну», а в вагоне унылое молчание. Никто всерьез не надеялся на парнишку, один Тихон радовался, говорил Ивану Алексеевичу:
– Молодец Серега! Недаром я его целый год на наши рельсы перетаскивал…
Снова молчали, прислушиваясь, как возле вагона вышагивает часовой. И вдруг рядом крики, выстрелы, топот сапог. Пытался Тихон в щель высмотреть, что там делается, но ничего не увидел. Не Сережка ли попался?
В вагоне душно, нестерпимо хочется пить. И чудится – где-то журчит, булькает вода. Первым не вытерпел Степан Коркин, кулачищем застучал в дверь:
– Караульщик! Принеси ведро воды. Подохнем раньше времени – некого будет к стенке ставить.
Грянул выстрел. Пуля расщепила доску, сорвала со Степана фуражку.
– Чего гоношишься? – зашипел кто-то на механика. – Все пить хотим, да терпим.
– Не терпишь ты, а со страху по тихой умираешь, – озлился Коркин, подобрал с пола простреленную фуражку. – Ну, контрик, совсем новую вещь испортил.
И снова тянутся тягостные минуты.
В полдень, когда железную крышу напалило и в вагоне сделалось как в парилке, подошел отряд. Скрипя ржавыми роликами, дверь отъехала в сторону. Офицер-золотопогонник заглянул в вагон, насмешливо сказал:
– Прошу выгружаться, господа!..
Арестованных построили в колонну, повели через двор мастерских. Тихону показалось – за штабелем шпал мелькнула синяя рубашка Сережки Колпина.
Впереди, рядом с офицером, вышагивал пристав Зеленцов, с которого Тихон после Февральской революции сдирал погоны. Теперь они опять красовались на его толстых плечах, обтянутых накрахмаленным кителем. Ha голове – фуражка с белым верхом, рука в белой перчатке – на расстегнутой кобуре.
Колонну вывели на Заволжскую набережную. Над городом по ту сторону Волги висело дымное облако, слышалось раскатистое уханье. И непонятно было, то ли это приближается гроза, то ли идет бой.
На знойной набережной тесно от нарядной, возбужденной публики. Плюгавый лавочник Сусликов, про которого говорили, что у него гири пустотелые, закричал:
– Ур-р-ря!.. Большевиков топить ведут!
Дамочки, девицы в белом радостно загалдели, восторженно замахали цветными зонтиками.
Заволжские красногвардейцы изымали у Сусликова продукты для детского дома. Лавочник узнал Резова, сунул кукиш под нос и завопил на всю набережную:
– Больше не пожрешь моих окороков! Вот тебе, вот тебе…
Резов не стерпел – плюнул в мокрое лицо. Озверев, Сусликов выхватил из кармана чесучового пиджака серебряный портсигар, наотмашь ударил старика по виску. Бросился Тихон к лавочнику, но его прикладом вернули в колонну.