Маслов гнал на позиции всех, кто мог держать винтовку, – раненых, гимназистов, обывателей. Даже сколотил отряд бундовцев, что монархисту Перхурову никогда бы и в голову не пришло. Правда, эти разбежались раньше, чем дошли до позиций, и винтовки умыкнули.
Огонь выжирал целые кварталы. Горел город, и ночью узникам баржи смерти казалось – горит сама Волга. Взлохматилось пламя над Демидовским лицеем. На барже не сразу поняли, что же так ярко пылает там. Кто-то знающий объяснил – библиотека. Хлопья от сгоревших книг взлетали в небо черными птицами, кружили над лицеем, долетали до Волги, падали на баржу серым пеплом.
После потери моста мятежники переправлялись с берега на берег лодками, катерами. Артиллерия красных била по ним, доставалось и барже. Взрывом оборвало трос кормового якоря, теперь их держал только становой.
Через пробоины баржа заполнялась водой. Кто мог двигаться, отчерпывали ее фуражками, черпаками из березовой коры. Но вода все прибывала.
Умер доктор. Сел у борта, накрыв голову жилеткой, и больше не поднялся. Резов совсем обессилел, лежал на поленнице неподвижно, словно покойник в гробу, только взгляд мрачный, упрямый. Степан Коркин еще бодрился, но нога распухла, гноилась.
Мертвых уже не оттаскивали на корму – не было сил. И они лежали рядом с живыми.
На тринадцатый день Волга вскипела под ураганным ливнем. Уродливо набухла, подернулась мутной пеленой. Вода хлестала в баржу сверху, фонтанами била из всех пробоин.
Тихону чудилось, что сидит он дома за столом, из большой миски хлебает щи, а напротив – мать и сестра. Смотрят на него, жалостливо вздыхают.
Видел Сережку Колпина, как стоят они с ним на крыше сарая и глядят в небо, в котором набирают высоту белые голуби.
Очнулся от толчка – Степан Коркин протягивает ржавый гвоздь.
– Надо трос рвать… Потонем…
По сложенным дровам Тихон выбрался на носовую надстройку, гвоздем пытался оборвать пеньковые пряди толстого просмоленного каната. Гвоздь гнулся, обламывались ногти, а канат не поддавался.
Вконец обессиленный, Тихон спустился вниз, пластом лег на дрова. Кто-то из узников взял у него гвоздь, полез на надстройку. Потом другой.
– Не получится… Надо плыть к своим… Пока дождь…
– Не могу… Нога как не своя, – ответил Тихону Коркин.
– Я поплыву… Только отдохну…
Их разговор услышал Иван Резов, склонился с поленницы:
– Не надо, Тихон… Не доплывешь…
– Я должен… Два раза не тонут…
Резов и Коркин пытались отговорить, но он уже не слышал их. Отдышавшись, полез через борт. Упал в кипящую воду, и течение, усиленное ливнем, понесло его к Стрелке…
Стрелка
Тихон лежал на сыром холодном песке. Пытался ползти, но сил хватало только пошевелить пальцами. Потом услышал мягкие шаги.
– Смотри, утопленник!..
Второй голос, вроде женский:
– Нет… Дышит…
Над Тихоном склонилась женщина в красной косынке. Тихон хотел вспомнить, где ее видел, и не смог.
– Господи! – Женщина сняла косынку с головы, вытерла Тихону лицо. – Откуда ты такой взялся?
Теперь Тихон узнал ее – это она открыла красногвардейцам дверь в зимний сад губернаторского особняка. И странное ее имя вспомнил – Минодора.
– Товарищ командир, подойдите сюда! – крикнула кому-то женщина.
Подошел сердитый угловатый человек с плоской сумкой на боку и тяжелым маузером на узком ремешке через плечо. С ним трое или четверо красноармейцев.
Командир присел перед Тихоном на корточки. Глаза под козырьком фуражки со звездой строгие, холодные.
– Ты кто? Откуда? Говори правду!..
Командир произносил слова очень твердо, не смягчая согласных, a Тихон подумал, что это латыш или австриец из военнопленных.
Шепотом рассказал о барже, как пытались порвать трос, как плыл сюда. Речь давалась с трудом. От слабости по лицу текли слезы, и Тихон никак не мог взять себя в руки, сдержаться.
Женщина вытирала слезы косынкой, а командир хмурился. Недоверчиво, как показалось Тихону, качал головой.
Потом поднялся, приказал:
– Дайте ему спирт! Один-два глоток – это можно… Потом немного кормить… И Мехедова ко мне срочно, чтобы бежал!..
Тихона одели в чью-то гимнастерку, накинули на плечи шинель. От спирта по телу разлилось тепло, шумело в голове. Но он еще слышал, как сердитый командир говорил:
– Баржа против Волжской башни… Наши там… Тюрьма это. Надо рвать трос. Снарядов не жалей, но работай, как ювелир, товарищ Мехедов! Будешь ошибаться – буду сам лично тебя стрелять!