– Все в порядке?
– Принимаешь меня за идиота? – чеканит он ледяным тоном.
Я цепенею. Как же так? Он нашел одежду? Заметил, что я откладываю деньги? Узнал о Петре? В какой момент я совершила ошибку? С трудом сдерживаюсь, чтобы не выбежать из комнаты – скорее прочь от него. Из этого дома. Из этой тюрьмы.
С нечеловеческим усилием беру себя в руки и отворачиваюсь к темнеющим окнам, в которых отражается комната и мы в ней.
– О чем ты? – пытаюсь изобразить недоумение.
– Мне известно, что сегодня ты снова опоздала. Могу я узнать причину?
Медленно выдыхаю.
– Занималась спортом.
– Твой зал меньше чем в полумиле от Центра.
Рори снимает очки и откидывается на спинку кресла. Мне не видно его лица, оно теряется в темноте, за пределами света настольной лампы.
– У тебя есть какие-то секреты от меня?
– Ну что ты! – Я стараюсь говорить как можно мягче и ласковее, чтобы не дать его гневу распалиться. – Просто решила сходить на занятие, которое начинается в полтретьего.
– С кем?
– Что ты имеешь в виду? Кто инструктор?
– Прекрати строить из себя дурочку! – взрывается он. – Ты постоянно или собираешься в спортзал, или возвращаешься из него. Каждый день туда ходишь. Говори, кто он! Твой тренер? Надо же опуститься до такой пошлости…
– У меня нет тренера, – честно отвечаю я, но отчего-то во рту пересыхает. – Занимаюсь сама на беговой дорожке, на силовых, иногда на велотренажере, а после тренировки иду в сауну, чтобы мышцы не болели. И все.
Я стараюсь говорить спокойно. Меня выдают руки – напряженные, стиснутые, словно в ожидании удара. Он замечает это, встает, подходит и садится рядом.
– У нас много работы, Клэр. Со следующей недели к нам будут прикованы все взгляды. Не должно быть никаких скандальных историй.
Он смотрит на меня и отхлебывает виски. Я собираю волю в кулак, чтобы убедительно произнести последнюю реплику:
– Тебе не о чем беспокоиться.
Рори наклоняется и целует меня в губы.
– Рад это слышать, дорогая, – шепчет он.
В кровать Рори укладывается только в одиннадцать. Я притворяюсь спящей. Тихо лежу и слушаю, как его дыхание становится медленней и глубже. Я не тороплюсь. Я жду. В час ночи, когда он крепко засыпает, аккуратно выбираюсь из кровати – закончить последние приготовления. Снимаю с зарядки его телефон и выскальзываю в темный коридор: нельзя допустить, чтобы случайный ночной звонок или сообщение разбудили мужа.
Дом, в котором мы живем, обставлен с откровенной роскошью: от него так и несет большими деньгами и родовым чванством. Я осторожно ступаю босыми ногами по паркетному полу и мягким коврам. Мне и раньше случалось бродить вот так ночью по этой роскошной тюрьме; только когда все спят, я чувствую себя здесь хозяйкой. Удивительно, но теперь, шагая по знакомым комнатам, обставленным с показным шиком, я ощущаю внезапную грусть – вовсе не из-за того, что мне предстоит все это потерять, оно и так мне никогда не принадлежало. Это скорбь по самой себе, по своим мечтам о счастливой жизни. Наши мечты – как живые существа: мы лелеем их, живем с ними и оплакиваем их, когда они умирают.
Огромные окна гостиной выходят на престижную Пятую авеню. Я прохожу мимо кабинета Даниэллы. Интересно, как она отреагирует на мое исчезновение? Будет оправдываться перед Рори по поводу того, что вовремя не заметила признаков надвигающейся беды? Или наоборот, пожалеет, что не протянула мне руки помощи, когда была возможность?
А вот и мой кабинет – небольшая темная комната в конце узкого коридора, с огромным письменным столом красного дерева и толстым турецким ковром (не удивлюсь, если он стоит дороже, чем целый дом, в котором мы когда-то жили с матерью). С завтрашнего дня в моей новой жизни не будет мебели за сотни тысяч долларов, зато я сама выберу цвет для стен и куплю много комнатных растений, которые надо поливать и пересаживать. У меня будут разномастные тарелки, и уж конечно я не стану менять весь набор, если разобьется один бокал.
Я в тревоге оглядываюсь, словно ожидая, что меня вот-вот застанут, поймают, прочтут мои мысли и разгадают планы. Напряженно вслушиваюсь в тишину спящего дома, не раздадутся ли там, наверху, тяжелые шаги. Нет, все спокойно: меня никто не преследует, и единственный шум в ночном безмолвии – испуганный стук моего собственного сердца.
Подхожу к столу и достаю из верхнего ящика флешку, которую я использовала раньше, до того, как Рори настоял, чтобы все перешли на общие документы. С фотографии на стене мне улыбаются мама и Вайолет. Тогда мы жили все вместе – мне еще только предстояло поступить в колледж, встретить Рори, покинуть семью.