Вообще-то приятных воспоминаний у кадетов было не так уж много. Жизнь в военно-учебном заведении текла размеренно и даже скучно.
Кадеты находили выход юношеской энергии в разнообразных проказах. Пик шалостей приходился на время окончания очередного курса. Считалось доблестью переплюнуть предыдущие заслуги старшекурсников и войти в неофициальную историю корпуса. Ингвар и его закадычный друг Асмус Райх решили негласные традиции продолжить и от старших товарищей не отставать.
Во время переводной сессии с курса на курс большой экран в центральном корпусе с расписанием занятий и временем сдачи экзаменов учебных взводов почти четыре минуты показывал двигавшуюся непристойную картинку. Кто-то из кадетов, продвинутых в компьютерном деле, обошел защитные программы локальной сети штабного компьютера и вот таким образом отметил конец экзаменов, после сдачи которых кадеты переводились сразу на два курса старше. Не мудрствуя лукаво, экран выключили. Было назначено служебное расследование. Но дознаватели из числа офицеров-воспитателей так и не нашли хакеров-самородков.
Начальник кадетского корпуса генерал-майор Фогель был вне себя. Стоя перед погасшей электронной панелью в два человеческих роста, он громко выругался:
— Дурачье!
И уже тише добавил:
— Если поймаю, то по выпуску… по выпуску отправлю учиться на рэбовцев (специалистов радиоэлектронной борьбы) или на разведфакультет. Там острая нехватка таких кадров.
Страшнее ругательства, чем «дурак», из его уст никто не слышал. Старик был добрый, но злопамятный. Об этой черте его характера все знали и на заметку генералу старались не попадаться.
Виновников неразберихи перед разводом на экзамены так и не нашли. На рэбовцев учиться никого не послали, хотя факультет считался престижным. В том году на них не пришла разнарядка. Наверное, набрали из других кадетских корпусов, где дисциплина крепче и уровень знаний выше.
По этому поводу у Фогеля было свое мнение. Он любил говорить:
— Очень давно у офицера могло быть записано в личном деле: «Физически развит, умеет читать и писать. Другим наукам не обучен». И ничего, служили, и хорошо служили.
Избыточную энергию молодости офицеры-воспитатели старались направлять на учебу и физическую подготовку. Кадетам ненавязчиво помогали самосовершенствоваться. После выпуска предстояло распределение в высшие военные училища. Кем тебе предстоит стать — танкистом, пехотинцем, десантником или летчиком аэробота, зависело от успехов в учебе и уровня физической подготовки. Единицы попадут в Звездную академию. Там, помимо отличных оценок, требовалось идеальное здоровье, ни одной пломбы в зубах не допускалось, не говоря уже о переломах в детстве.
В высшие военные училища кадетов принимали без экзаменов. Если с учебой было хорошо, то учитывалось личное желание, если плохо, то распределяли туда, где оставались места.
С памятного дня поступления прошло три года. Настала пора шить курсантские мундиры. Кадеты прибывали в высшие военные училища уже в форме. Зачисление давно стало обыденной формальностью. Но до этого им предстояло пройти мандатную комиссию, определявшую их будущую специальность.
Возглавлял комиссию, в которую входили педагоги и офицеры-воспитатели, начальник кадетского корпуса. Старый генерал Фогель обстоятельно беседовал с каждым выпускником, выслушивал желания, давал советы и принимал окончательное и бесповоротное решение.
Также на заседании комиссии определяли фамилии тех отличников, кто достоин быть увековеченным в черном мраморе, которым были облицованы стены вдоль парадной лестницы. Там устанавливались памятные доски из красного мрамора. Цвета были подобраны не случайно, а в тон черно-красной кадетской форме. Ежегодно перед выпуском в корпус приглашали гравера. Он вырезал на красном полированном камне ультразвуковым резцом фамилии кадетов, окончивших училище с отличием. А еще на Лестнице Славы могли увековечить имя офицера-выпускника корпуса, отличившегося в инопланетных сражениях.
На первое Алешкин не надеялся, на выпускных экзаменах он получил твердую тройку по общему языку. Чем втайне гордился. Это вам не двойка с минусом. О втором варианте — попасть на мраморную доску с голографическим портретом — мечтали все кадеты. Проявить доблесть в бою — это вам не занудная зубрежка. Ничего, что фамилии выпускников появлялись там в основном посмертно. Есть же два офицера, которые удостоились такой чести при жизни. Один даже жив до сих пор и приезжал год назад выступить перед ними на плацу. Молодой майор, практически целый, если не считать механических протезов ног. Совсем незаметно, когда стоит, и некоторая неестественность при ходьбе. Если специально не приглядываться, то и не заметишь…
Сверху над крайней, еще не заполненной мемориальной табличкой начинался еще один ряд, на этот раз «живописный». В рамках из полированной стали висели портреты выпускников, героически павших на полях сражений. Голографияеские портреты сорок на сорок сантиметров молча смотрели со стен. Изначально был определен небольшой размер картин; предполагалось, что героев будет много, а свободное пространство на стенах Лестницы Славы было ограниченным.
Выбор на стальные рамки пал не из-за скудости бюджета, а потому что военным не нужна позолоченная мишура с вычурными завитушками. Тусклый глянец металла выгодно подчеркивал лица в разноцветных мундирах разных видов и родов войск. Под стать стальному обрамлению были и лица. Они взирали на проходивших мимо с легкой снисходительностью и отстраненностью. Вы еще «здесь»? А мы уже «там»! Плотно сжатые губы, выпяченные подбородки, взгляд прямой, без тени сомнения.
В галерее героев выделялся портрет лейтенанта первого класса, улыбавшегося во весь рот, так что были видны ровные белые зубы. Он выпадал из строгой линии голографических портретов прославленных выпускников кадетского корпуса, верных сынов и защитников Содружества.
Офицера в парадном кителе с эмблемами легкой пехоты на концах воротника кителя справедливо считали легендой в квадрате.
Прошло много лет, а Улыбчивого Вика знали все. Именно так, «улыбчивого», а не «весельчака».
Виктор Размантовский, выходец с небольшой планеты, где все население поголовно исповедовало католицизм, постоянно улыбался. Улыбался к месту и просто так. Так, во всяком случае, казалось окружающим, товарищам-кадетам, офицерам и педагогам. Потом к этому привыкли.
А поначалу все складывалось совсем по-другому. В конце первой недели пребывания Вика в кадетском корпусе его офицер-воспитатель лично отвел кадета в медблок к психологу. Всякое бывает. Может, что-то проглядели во время приемной медицинской комиссии?
Вердикт военного эскулапа был однозначен: «Годен к обучению и дальнейшей службе. Хоть в военно-космических силах. Такой стабильной психоустойчивости я давно не видел. К сожалению, не у всех офицеров можно наблюдать такую адекватную оценку окружающей реальности. Мальчик может в будущем принести много пользы нашему Содружеству».
При последних словах психолога взводный смутился и вместе с подопечным поспешил покинуть медблок. Пора, мол, возвращаться в учебный корпус.
Причины спешки были понятны только медику и офицеру. Месяц назад взводный умудрился в городском офицерском кафе напиться до такой степени, что доверительно сообщил соседям по столу (однако было слышно на весь зал):
— Я с детства мечтал стать энтомологом, изучать жучков, ловить сачком бабочек. Какого хрена я здесь делаю? И почему ношу зеленую форму?
Рухнуть плашмя у барной стойки и тут же забыться мертвецким пьяным сном не считалось чем-то зазорным в офицерском кафе. Но речь о бабочках и жучках, произнесенная с душевным надрывом, произвела на слушателей неизгладимое впечатление. На беду офицера-воспитателя, за соседним столом сидел кто-то из окружного начальства. Остальное было делом техники.
Утром, до общего подъема, взводного растолкал помощник дежурного по корпусу. Вежливо, но твердо он предложил офицеру срочно прибыть в мед-блок к психологу. Тот ждет не дождется пообщаться с несостоявшимся энтомологом. Разве место любителю насекомых в армии? Тем более на таком ответственном посту, как воспитание будущих офицеров?