Судьба связует великое многообразие временных явлений, направляя их движение. Но их истинной связью, определяющей целостность и гармоничность мира, является не менее могучая и великая сила — любовь, «что правит землею и морем, и даже небом высоким…»[144]. Через несколько столетий, в зените средневековья, Данте повторит вслед за Боэцием: «Любовь, что движет солнце и светила…»[145]
По Боэцию, судьба, мудрость, любовь — это космические силы, противоборствующие и согласные, связующие воедино мироздание. Все сущее в этом гармоничном космосе имеет свое определенное место. Человек — высшее звено в иерархии земного существования. Тело его принадлежит «дольнему», материальному миру, а дух устремлен ввысь, к вечной истине. И поскольку человек живет в мире, благом по своей природе, в котором нет места злу как космическому началу, то у него стремление к благу как к цели всего сущего является актом свободной воли, а не результатом предопределения. Человек лишь тогда оказывается несвободным, когда он порочен и не устремлен к познанию. Совершенствуясь, человек приближается к высшему разуму и тем самым ускользает от необходимого закона судьбы, чтобы стать совершенно свободным, возвратясь к своему первоисточнику. Совершенства человек может достичь лишь путем обретения знания и упражнения в добродетелях, ибо именно так реализуется в нем изначально заложенная идея блага. Человек же, постигший ее, приобщается к богу, к высшему благу, блаженству и поэтому становится блаженным и наконец обретает могущество — способность удовлетворения всех своих желаний и устремлений. Так уже при жизни с помощью знания и мудрости, достигаемых в процессе овладения философией, человек обретает награду, проникает в тайну бытия и тем самым реализует свое предназначение, которое в то же время является результатом проявления свободы воли.
Боэций видит возможность осуществления человеком независимого от провидения или судьбы выбора в сфере познания и созерцания. По его мнению, человек самоутверждается, освобождаясь в процессе познания от заблуждений, порождаемых соединением души с телом. В связи с этим важнейшими добродетелями философ считает те, что связаны со знанием: мудрость, благоразумие, твердость рассудка, спокойствие духа. Пороки же порождаются незнанием, поэтому глупость и безрассудство, по мысли автора «Утешения», худшие из пороков и служат причинами появления всех других. Боэций полагает, что добродетель — это достоинство души, а порок — следствие победы тела над разумом, незнания над знанием.
Исходя из благой природы мира и рациональности бытия, Боэций пытается решить проблему, касающуюся наград и наказаний за человеческие деяния. Так как основная задача человека — жить согласно природе, ведущей к благу путем познания, и в этом смысл его существования, то человек, погрязший в пороках и тем самым отвратившийся от блага, теряет обладание существованием в собственном смысле этого понятия, переставая быть человеком, утрачивая человеческую сущность. Порочный человек, утверждает философ, наказан тем, что он всегда отделен от блага и, таким образом, погружен в «небытие», из которого его может вырвать только перенесение наказания, получаемого им при жизни, ибо «наказание, согласно разумному порядку правосудия, есть благо». Вместе с тем если порок — это «болезнь души», а больных людей следует лечить, то с помощью наказаний следует исцелять порочных людей от их недуга, пробуждая в их душах заложенное изначально знание о благе, забытое под действием губительных страстей.
Мысль Боэция сводится к тому, что блаженство может быть обретено человеком при жизни, а поэтому не следует торопить «бег крылатых коней смерти», ибо, если «ты украсил душу наилучшими добродетелями, нет тебе дела до судьи, определяющего награды: ты сам приобщил себя к наилучшему. Если же ты склонишься к пороку, не сетуй на наказание, ты сам предопределил себя к самому плохому концу»[146]. Философ не придает значения потусторонним наказаниям и наградам, для него не существует рая и ада, он не признает существования в мире двух начал — добра и зла как противостоящих друг другу, не упоминает основных христианских добродетелей, у него полностью отсутствует понятие греха.