В подтверждение Боэций приводит рассказ о лакедемонянах (спартанцах), весьма строгих в отношении воспитания, пригласивших для обучения своих детей Тимофея Милетского. Спартанцы разгневались на него за то, что, прибавив к струнам лиры еще одну, он сделал музыку разнообразнее и тем самым повредил душам мальчиков, взятых на обучение, направил их на стезю, уводящую от скромности и добродетели; и за то, что гармонию, которую он получил скромной и достойной, обратил в хроматический строй, более изнеженный и женственный.
Разделяя точку зрения античных авторов на музыку как действенное средство воспитания, «последний римлянин» подчеркивает, что она также способна подавлять гнев и воздействовать положительно на различные состояния души и тела. Пифагору, например, напоминает автор «Наставлений», с ее помощью удалось усмирить буйство пьяного юноши, возбужденного звуками фригийского лада.
Музыка может быть использована и для врачевания. На это особое внимание обращали пифагорейцы. Боэций ссылается на историю Ариона из Метилены, избавившего посредством своего пения жителей Лесбоса и Ионии от болезней, вспоминает Исмения Фиванского, излечившего многих беотийцев, которых мучили сильные подагрические боли, Эмпедокла и Гиппократа, также врачевавших некоторые заболевания с помощью музыки.
Силу морального, магического и медицинского воздействия музыки философ видит в том, что состояния человеческой души и тела подчинены в известном смысле тем же самым пропорциям, которые обусловливают и создают гармонические модуляции. Музыка оказывается созвучной тому, что уже есть в нас самих. Она вызывает ответное движение в душах людей, поскольку представляет собой определенным образом организованное движение. Музыка сопричастна человеку и органично с ним связана, она не может быть от него отделена. И отсюда следует вывод, что нельзя лишь довольствоваться наслаждением, получаемым от восприятия музыки, но необходимо знать математическую, пропорциональную ее основу, поскольку эти пропорции аналогичны пропорциональной структурности человеческой души. Обязательным условием возникновения эстетического переживания является наличие в воспринимаемом объекте определенного аналога знания и чувственности, заключенного в том, кто воспринимает. Однако лишь разум может дать адекватное, соответствующее знание о предмете, поскольку чувство «схватывает только форму, овеществленную в материи», разум же постигает суть вещи, то общее, что в ней содержится.
Как же Боэций определяет понятие «прекрасного»? Прежде всего «прекрасное есть соразмерность частей». Понимание прекрасного у философа оказывается тесно связанным с такими категориями, как гармония, мера, согласованность, единство формы. Лишь то, что находится «в дружественном согласии», может быть прекрасным. Следовательно, прекрасное должно обладать внутренним и внешним единством. Прекрасное — то, что услаждает взор и слух. Сияние и блеск, ясность — также необходимые атрибуты прекрасного. В красоте небесных светил Боэций как основной их признак подчеркивает сияние, в красоте драгоценных камней — их блеск и т. д. Для него предмет оказывается прекрасным не только благодаря своей собственной природе, т. е. объективно, обладая внутренней соразмерностью, будучи единым и отличаясь блеском или сиянием, но и в зависимости от субъективного восприятия по степени приятности, доставляемой ими взору или слуху воспринимающего.
В «Утешении» Боэций воспевает красоту и соразмерность мира, в которых, по его мнению, «проявляется то, что вдохновляет жизнь во вселенной». Однако наряду с восхищением при этом звучит мотив сожаления о бренности и неустойчивости красоты земной и человеческой. Это происходит потому, что в разных частях мироздания присутствует неодинаковая степень красоты. Высшая, истинная красота заключена в Едином. Она вечна и совершенна. Единое источник света и сияния, обладающий неделимостью и простотой. Этот источник бытия и есть причина и образец совершенной красоты. Сам наипрекраснейший, он содержит в себе образ прекрасного мира. Однако красота мира ниже изначальной красоты, так как мир существует во времени, и красота его преходяща и всегда имеет какой-либо изъян.
Эта концепция красоты связана с неоплатоновским учением об эманации (истечении) Единого. Почти одновременно с Боэцием в Византии ее детально развивает христианский неоплатоник Псевдо-Дионисий Ареопагит. Боэций отмечает: «Все, о чем говорится как о несовершенном, проистекает вследствие выделения несовершенного из совершенного. Природа того, откуда все сущее берет начало, неделима и совершенна, однако по мере удаления от божественной сущности оно вырождается в нечто ограниченное и разобщенное»[185]. Высшее начало является наипрекраснейшим, в нем же заключено высшее благо. И подобно тому как в земных благах нельзя найти совершенное счастье, земная красота также лишена подлинного совершенства и содержит лишь часть высшей нетленной красоты, венчающей пирамиду прекрасного.